"Игорь Алексеев. Страх, который меня убил (Псевдоавтобиографическая повесть) " - читать интересную книгу автора

ему быстро надоела эта игра.
Школьный кошмар менялся на домашний, когда я пересекал перекидной мост
через железную дорогу. Железнодорожная шпана постоянно пасла военный
городок. У нас отнимали карманные деньги, некоторых били.
Правда, не убили никого. Но это частность. Ребят, живших в военном
городке, было мало. Да и не были мы дружны. Половина из наших как-то ладили
с "гражданскими", как их называли. Те их не трогали, но остальным
доставалось по полной программе. Я помню, как один из наших мальчишек,
отчаянный парень, избил одного "гражданского", когда тот начал издеваться
над ним. Расправа последовала незамедлительно. На следующий же день. Мы
играли на старом кладбище.
Невесть откуда появилась группа юных бандитов. Нас окружили. После
короткой матерной тирады наш герой получил в ухо. Специально зажался и
взвыл, чтобы не били дальше. Этим он отвел беду и от нас. Если бы полез в
драку, нас на этом кладбище уложили бы всех. Никто из нашей команды и не
думал вступаться за своего. Страх сковал наши душонки.
Шпана покружила вокруг еще немного и исчезла так же незаметно, как
появилась.
Мне досталось уже в более старшем возрасте. Классе в девятом. Один из
пацанов военного городка, противный татарчонок, спевшийся душа в душу с
"гражданскими", пьяный, отловил меня во дворе и повел в посадки. Там
поджидала парочка самых ненавистных и страшных для меня "гражданских". Я и
не думал сопротивляться. Они молча стояли и наблюдали за развитием событий.
Татарчонок, криво ухмыляясь, зарядил мне оплеуху. Потом кулаком ударил по
зубам. Один из наблюдавших расторопно притащил здоровенный кол. Деревянный
кол или штакетина с гвоздями - их привычные орудия в массовых драках. Кроме
ножей и заточек, разумеется. Но татарчонок был пьяненьким и веселым. Он еще
раз ударил меня. Я, уворачиваясь, ткнулся лицом в дерево, ободрав щеку. Мой
палач увидел кровь и посчитал, что дело сделано. Почему те двое не стали
участвовать в избиении - непонятно. Скорее всего, они договорились между
собой о распределении ролей. Больше бить меня не стали. Молча ушли, и все.
Это была акция устрашения.
Животный страх перед "гражданской" шпаной засел так глубоко, что на всю
жизнь сделал меня человеком трусливым и жалким в своей беспомощности перед
внешним насилием. Я по-прежнему занимался онанизмом, иногда испытывая ужас
от содеянного. Я боялся, что это приведет к каким-то нехорошим последствиям
для здоровья.
Особенно вязким, отравляющим жизнь во всех ее проявлениях, был страх
начала войны. Это было ни с чем не сравнимое чувство. Постоянные разговоры о
войне, подслушанные на местной автобусной остановке, периодический ночной
вой тревожной сирены, недолгие сборы отца в коридоре, освещенном лампочкой
без плафона - все это приводило меня в ужас. Началось это лет с восьми и
закончилось лет в пятнадцать.
Так что страх, который испытали родители во время Карибского кризиса,
все-таки прилип ко мне тогда. И пророс чуть попозже. Война воспринималась
как крушение мира. Во внимание принимались масштабы всей страны, так как я
был красным патриотом уже с октябрятских времен.
А разговоры теток у подъезда о годе желтого дракона и грядущей в связи
с ним войне с китайцами... Войны с китайцами боялись все. И я в том числе.
Они представлялись мне страшно агрессивными, жестокими и коварными.