"Светлана Алексиевич. Зачарованные смертью" - читать интересную книгу автора

старых спецов. Всех посадили. Это какая-то измена.
- Вот мы с тобой не виноваты, и нас не берут, - отвечал я.
Потом арестовали мою жену. Ушла в театр и домой не вернулась. Прихожу:
сын вместе с котом спит на коврике в прихожей. Ждал-ждал маму и уснул...
Через несколько дней арестовали меня. Три месяца просидел в одиночке,
такой каменный мешок - два шага в длину и полтора в ширину. Ворона к своему
окошку приучил, перловкой из похлебки кормил. С тех пор ворон - моя любимая
птица. На войне, помню, бой окончен... Другой птицы нет, а ворон летает...
Не верьте, если вам говорят, что можно было выдержать пытки. Ножку венского
стула в задний проход?! Любую бумажку принесут, и вы ее подпишете. Ножку
венского стула в задний проход или шилом в мошонку... Никого не судите...
Николай Верховцев, я его встретил там, мой друг с гражданской, член партии с
тысяча девятьсот двадцать четвертого года. Умница! Образованнейший человек,
до революции в университете учился. И вот - все знакомые. В близком кругу...
Кто-то читал вслух газету, и там сообщение, что на Бюро ЦК решался вопрос об
оплодотворении кобылиц. Он возьми и пошути: мол, у ЦК дел других нет, как
оплодотворением кобылиц заниматься... Днем он это сказал, а вечером его уже
взяли. Он возвращался с допросов с искалеченными руками. Пальцы загоняли в
проем между дверей и двери закрывали. Все пальцы ему, как карандаши,
сломали. Меня били головой о стенку...
Через полгода - новый следователь. Мое дело отдали на пересмотр. И меня
отпускают. Как в лотерее: сто проиграл, один выиграл, и все дальше играют.
Но я тогда думал иначе: вот я же невиновен, и меня освободили...
- А я отсюда не выйду, - прощался со мной Николай Верховцев, - даже
если меня оправдают. Кто меня выпустит такого? Без пальцев... Как я свои
руки спрячу?
Его оправдали и расстреляли. Будто по ошибке.
Сына я нашел у чужих людей, он заикался, боялся темноты. Мы стали жить
вдвоем. Я пытался узнать что-нибудь о жене и добивался восстановления в
партии. То, что со мной случилось, я считал ошибкой. И то, что с Верховцевым
случилось, я считал ошибкой, и с моей женой. Партия в этом не виновата. Это
же наша вера, это же наша библия! Бог не может быть виноват. Бог мудр. Я
искал смысл в происходящем, в этом море крови. У верующего умирает
ребенок... Он ищет смысл своего страдания... И находит... Он уже не клянет
Бога?..
Началась война... В действующую армию меня поначалу не брали, потому
что жена враг народа, где-то в лагере. Я не имел права защищать Родину, мне
не доверяли. Это унижение тоже надо было пережить. Но я добился - уехал на
фронт. Честь мне вернули в сорок пятом, когда я вернулся с войны, дойдя до
Берлина. С орденами, раненый. Меня вызвали в райком партии и вручили мой
партбилет со словами:
- К сожалению, жену мы вам вернуть не можем. Жена погибла. Но честь мы
вам возвращаем...
И представьте: я был счастлив! Наверное, сегодня нельзя в этом
признаваться, но это были самые счастливые минуты в моей жизни. Партия для
нас была выше всего - выше нашей любви, наших жизней. Считалось счастьем
принести себя в жертву, каждый был к ней готов. Будущее, которое должно
стать прекрасным, всегда жило под знаком смерти, жертвы, которая от любого
из нас могла потребовать в любую минуту. Вокруг все время погибали люди,
много людей. Мы к этому привыкли. Погибла моя жена. Я мог погибнуть...