"Светлана Алексиевич. Зачарованные смертью" - читать интересную книгу автора

не вглядываться, то еще можно как-то дышать, но стоит приблизиться - в крови
захлебнешься. Был у меня такой порыв, когда привезли его одежду, хранившуюся
во время следствия в прокуратуре. Опустила ее в ванну, и закружилась голова,
будто не ванная, а вся квартира в крови, и так потянуло в это алый родной
омут... Не верьте, если говорят, что кончают с собой слабые. Уходят сильные,
честные, светлые. Слабые могут спиться, могут сойти с ума. А с обрыва
падают - не важно: пистолет, веревка, яд - только сильные. Я не смогла.
Мне нужно выжить. Сохранить разум, чтобы понять и рассказать эту
обыкновенную страшную историю. Нашу, русскую. Пусть бросят меня в лагерь,
запрут в тюрьму, раскаленными щипцами рвут мое тело - не сделают больнее.
Мне нельзя сделать больнее, чем болит. Нельзя - понимаете?! Когда на экранах
мелькают знакомые лики вождей, "железной рукой загонявших человечество в
счастье", их снова несут на красных полотнищах, я хочу кричать, как в ту
ночь, в то утро...
Там, в прошлом, я люблю только его детство...
Сыну три с половиной года. Я сижу за столом, работаю, оборачиваюсь на
тихий крик - и вижу его распластанным на полу.
- Я застрелился.
Смеюсь, беру на руки.
- Ничего смешного, когда человек застрелялся, - выговаривает он мне с
обидой.
Записывала за ним много забавного, целый блокнот "Юмор в коротких
штанишках": "Посоли мне сахаром лимон. Пускай тетя Нина бросает работу и
приезжает на пенсию. Намордник - это такая авоська? Дай мне куриную ножку от
петуха..." Я хотела продлить ему детство, этот сладкий, волшебный сон. У
меня его не было, как не было юности. Иногда мне кажется, что вместо всей
своей жизни я помню только войну. Я и песен никаких не знаю, кроме военных.
Ему девять лет. Умер наш папа.
- Мама, папа ушел так далеко, что я его никогда не увижу?
Долго боялся, когда видел меня спящей:
- Ты будто меня бросила, как папа.
После войны я тоже не любила смотреть на заснувших людей.
Взрослым я помню его таким, каким он лежал в гробу. Почти незнакомый
мне человек, что-то в нем напоминало сына, но только напоминало. Эти
светло-русые, чуть вьющиеся волосы, прикрытые белой косынкой, чтобы не была
видна рана в правом виске... Через четыре с половиной месяца я увижу ее - на
фотографии у следователя, - похожую на оборванную черную звезду. И мне
стукнет в сердце война... Как идут наши солдаты и просят: "Девочка, ты туда
не смотри... Тебе еще ржать надо будет...". А там - убитые в выгоревших
гимнастерках, сложенные, как шпалы... По размеру, по росту... Порванное
железом человеческое тело... Его унесли из дому, а я ищу с ним связь, где-то
же его душа скитается возле тела, возле своих земных привязанностей. Утром
побегу на кладбище, но тут же возвращаюсь... Дома еще везде он: его свитер,
его любимая кружка для чая, недочитанная книжка с закладкой... А там передо
мной сразу, только я войду в ворота, возникает видение: вот он поднимает
пистолет к виску, вытягивается... Вот-вот!!! И лицом вниз, в раздевалке, на
затоптанный пол губами... У меня мутился разум, в голове бил колокольный
звон. А безумие - оно страшнее смерти. Я стала завидовать матерям, которые
сидят у родных могил, падают на них, обнимают...
Как я не любила после войны смотреть на оружие! Оно никогда не было мне