"Анатолий Алексин. Ночной обыск " - читать интересную книгу автора

кругом: мои-то родители были безгрешны! Чего же тревожиться по ночам? Мамина
честность была наступательной, резкой, а отцовская - скромной, застенчивой.
Я перестала вслух горевать по тому поводу, что и физкультурник в школе
выстраивал нас по росту, в результате чего я вновь оказывалась "замыкающей".
- Вот видишь, - сказала мама, - все действительно познается в
сравнении. На фоне происходящих бед твои недавние переживания кажутся
нелепыми и смешными. Ведь правда же?..
Все чаще по утрам гигантский дом, замкнувший в гранитный квадрат наш
двор, с первого до последнего этажа пронзала весть: "Ночью взяли..." Фамилию
произносили одними губами, родственников "взятого ночью", с которыми еще
накануне раскланивались, старались не замечать, обходить стороной. А
столкнувшись, не узнавали. Постепенно люди вообще перестали улыбаться друг
другу... на всякий случай... Так поступали почти все, кроме мамы. Она
звонила даже в те прокаженные квартиры, в которых раньше не бывала ни разу.
- Все выяснится! - успокаивала она. - Напишите товарищу Сталину. Только
сегодня же!
- Даешь советы? - с грустью осведомлялся отец.
- А что, ты в них не веришь? В эти советы?
Отец водил руками по голове, будто искал свои исчезнувшие волосы. Один
раз он проговорил:
- На мое письмо ответа, как видишь, нет.
- Еще будет, - выразила уверенность мама. - Боюсь, не дошло оно до
него. Самое главное - чтобы письма до него доходили. Он ужаснется!
Отец промолчал... Он не запрещал маме действовать столь рискованно.
Однако и не поощрял ее действий. Иногда предупреждал об опасности. Но чаще
со вздохом предоставлял ей свободу.
У нас с отцом были свои, особые отношения. "Секреты - на стол!" - так
не без иронии называла их мама, потому что перед ней я свои секреты на стол
не выкладывала. Мама судила обо всем с таких дистиллированно безупречных
позиций, что перед ней мог раскрываться человек безупречный. А я себя такой
не считала.
Мама страдала лишь одним пороком - "чисто женским", как говорил отец:
она была пылко ревнива. Даже меня ревновала к отцу, а его - ко мне. Или,
точней, нас обоих друг к другу.
Отец помогал мне утихомиривать ссоры с подругами. А они возникали
часто. Потому что я унаследовала мамину прямолинейность, не унаследовав ее
храбрости, но добавив от себя бессмысленное упрямство. Впрочем, упрямство
всегда бессмысленно, ибо, приобретая справедливость и смысл, оно становится
принципиальностью.
Отец не выяснял подробно, кто прав, а кто нет, - он считал, что
мириться надо при всех обстоятельствах.
У мамы было время вникать в суть моего характера и противоречий между
мною и окружающим миром. У отца же времени не было: короткие общения со мной
были для него праздниками. А праздники не принято омрачать... Он и не
омрачал их разбирательством, придирчивым проникновением, а все стремился
уладить и сгладить. Ныне, через годы и годы, я поражаюсь, как он, спавший
иногда по три часа в сутки, все же находил силы для этой миротворческой
деятельности. Да еще и притворялся, что в делах моих он отдыхает...
Возвращался он из наркомата почти под утро. А ровно в половине десятого
за ним приезжала вместительная машина с "подвижным" верхом, такая