"Геннадий Алексеев. Зеленые берега" - читать интересную книгу автора

Сразу за часовней спуск к речке. В полынье у самого берега неподвижная
коричневая вода. К ней склоняются тонкие ветки прибрежных кустов. По льду
расхаживают две вороны. Время от времени они что-то клюют. За речкой, на другом
берегу, громыхая проезжает трамвай. Мальчишка с портфелем бежит по берегу и
орет: "Витька! Витька! Погоди-и-и!"
Снег вокруг часовни чистый, ровный. На нем четко отпечатываются мои глубокие
следы. Обхожу часовню вокруг. Не так уж плохо она сохранилась. Резьба почти
цела. И крыша тоже. Жаль, что главка так обветшала.
Брянская... Где-то, когда-то слышал эту фамилию... В детстве... или позже...
или не так уж давно. Слышал или видел ее напечатанной в какой-то книге... или в
журнале, в каком-то старом, очень старом журнале. В общем-то даже неоднократно
и слышал и видел... да, да, неоднократно. Брянская... Брянская... Ах, Брянская!
неужели это та самая Брянская! Ну конечно же та самая! Вот она где, голубушка,
приютилась! Вот она, оказывается, где!
Стою перед часовней, радуясь находке. Будто я искал эту могилу, будто я долго и
упорно ее искал и вот наконец-то мои поиски увенчались успехом. В тумане памяти
возникают просветы, прорехи, сквозные отверстия. В них виднеется нечто
расплывчатое, полускрытое еще туманом.
...Певица... была знаменита... пела что-то цыганское... была очень знаменита...
потом ее забыли... почти совсем забыли... иные времена, иные песни... а была
страшно знаменита и, кажется, богата... да, разумеется, богата -- вон какая
часовня, какой мавзолей!
Взобравшись на ограду соседней могилы и уцепившись рукой за решетку окна,
заглядываю внутрь часовни. Она пуста. На облупившемся потолке остатки росписей.
На стенах остатки мраморной облицовки. На полу явственно обозначен небольшой
квадрат люка, будто его недавно открывали. В углах скопился принесенный ветром
снег.
Спрыгиваю с ограды. За речкой проезжает второй трамвай. Безнадежно серые облака
топчутся над кладбищем, не пытаясь скрывать свою больничную неприкаянность.
Порыв ветра. Скрип и стук ветвей над головою. В моем мозгу вертится старая
поцарапанная пластинка, истязаемая затупившейся иглой: "...была знаменита, а
теперь забыта, увы, забыта, всеми, всеми забыта, увы, забыта, а была знаменита,
была знаменита, была знаменита, но теперь забыта, увы, забыта, увы, забыта,
увы, забыта..."
-- Да, забыта! -- говорит кто-то рядом со мною скрипучим, противным голосом.
Оглядываюсь. Предо мною старичок с седой бородкой клинышком, в круглых,
железных, старомодных очках, в каракулевой старомодной шапке пирожком, в черном
старомодном потертом пальтеце и в ветхозаветных фетровых ботах.
-- Полностью, окончательно забыта! -- произносит старикашка торжественно и даже
несколько угрожающе. Очки его зловеще посверкивают. Глаз не видно, они прячутся
за очками (может быть, их и нет совсем -- вместо них очки?). -- А ведь неплохо
пела, вовсе неплохо! -- добавляет старичок и, повернувшись ко мне спиной,
медленно удаляется. Сделав несколько шагов, он оглядывается, и опять очки его
сверкают недобрым блеском. И глаза по-прежнему отсутствуют.
Гляжу ему вслед. Гляжу, как он движется между памятниками, сам похожий на
памятник, на ходячее надгробие в шапке пирожком и в очках. Гляжу, как он
исчезает за монументами, как он растворяется в этом заброшенном городе
позабытых мертвецов. Может быть, он тоже мертвец? Сейчас спустится по лесенке
на дно склепа, уляжется в гроб, прикроется крышкой и будет лежать, как лежал, и
будет лежать спокойно?