"Валерий Алексеев. Стеклянный крест" - читать интересную книгу автора

выглядят хорошо? Чтобы стало все ясно: репинский "Крестный ход", убогий с
прямыми белыми волосами, так это - я, только без костылей, костыли мне не
нужны: я крепок ногами, и руки у меня, как у борца. Повторяя "такие, как я",
не хочу сказать, что часто бываю в обществе себе подобных: напротив, завидя
такого, как я, скажем, на автобусной остановке, я отказываюсь от
транспортных услуг и иду пешком. Одного урода на салон более чем достаточно,
если рядом окажутся двое - люди станут злиться: "Ну, началось". Таким, как
я, постоянно приходится думать о впечатлении, которое мы производим на
окружающих. В первый год моей лекционной работы мне как молодому выделили
плохонькую аудиторию, там вместо глухой фанерной будки-кафедры, в которой
так удобно прятаться по самые плечи, стоял обыкновенный тонконогий стол, за
ним я чувствовал себя беззащитным и, чтобы замаскировать свое уродство,
стоял в нелепой наполеоновской позе, со скрещенными на груди руками. Вам
неприятно об этом читать? Так не читайте, пролистайте две-три странички или
бросьте вообще, оставайтесь в приятном убеждении, что человечество состоит
из стандартных людей и что вы, само собой, к этому клубу избранных
принадлежите.
Итак, я стоял, прислонившись спиной и затылком к холодной стене, ждал
появления гостя. После некоторой задержки дверь бесшумно отворилась, полоса
белого света упала наискось через комнату, и я увидел, что на пороге стоит
сутулый, высокий и тощий человек в темной пиджачной паре, лицо его тоже
показалось мне темным, верх головы окружен был мутно-радужным нимбом, так
смотрелась освещенная сзади седина. За спиной пришлеца открылось полное
света пространство незнакомого мне беломраморного коридора с монастырским
сводчатым потолком. Как раз в эту минуту в коридоре мелькнула, словно
вспыхнула, ярко-розовая женская фигурка. Женщина приостановилась, заглянула
в мою комнату, поколебалась, будто ее затягивало ко мне сквозняком, - и
скрылась, погасла. Длилось это какое-то мгновение, но мне показалось, что
наряд ее - при всей свободе нынешних нравов - достаточно волен: женщина была
совершенно нагая, если не считать полотенца, перекинутого через плечо. Но
это была не Анюта: на Анюту она была похожа не больше, чем огонек
керосиновой лампы на светлое пламя свечи. "Больная", - сказал я себе, как
будто это хоть что-нибудь объясняло.
Тут гость провел по стене рукой, и в моей комнате зажегся свет, тоже
достаточно яркий, но глаза мои были уже готовы к изменению светового режима.
Не могу сказать определенно, кого я ожидал увидеть, однако был неприятно
разочарован будничностью пришествия, которая так не совпадала с возвышенным,
я бы сказал, взбудораженным состоянием моего духа. Передо мною стоял не Он и
не посланный Им, а всего-навсего отец моей Анюты. Не терплю это жесткое,
словно подгорелая корка, слово "тесть" (да и "зять" не лучше, та же корка,
только с исподу, плоская и белесая, с золой): подобные слова застревают у
меня в горле, а если я печатаю их на машинке, сцепляют рычажки. Впрочем,
появление на пороге моей комнаты Ивана Даниловича (так его звали) не могло
быть названо заурядным событием. О характере наших с ним отношений можно
судить хотя бы по тому, что ни разу в жизни он не был в нашем с Анютой доме.
Должно было произойти что-нибудь исключительное, чтобы он постучал в мою
дверь по собственной инициативе. Видно было, что Иван Данилович совершает
насилие над собою: голова его мучительно тряслась, благообразное лицо с
седою челочкой на лбу исполнено было оскорбленного достоинства.
- Вот при каких обстоятельствах приходится встречаться, Евгений