"Михаил Алексеев. Карюха (Дилогия - 1) " - читать интересную книгу автора

Михайла говорил правду: чтобы кружка литровая была опорожнена до самого
аж дна, ему потребовался всего лишь один глоток. Что-то только булькнуло в
его кадыке. Михайла крякнул от избытка чувств, понюхал хлеб с салом, вернул
его моей матери и, передав жеребца молчаливому своему сыну и как бы
благословляя этим его на дальнейшие действия, медленно побрел в избу: запах
жареного поманил его туда.
Отец предусмотрительно остался во дворе. Вместе с Михайловым сыном они
ошлепали ладонями все большое тело жеребца, потом долго водили его по двору
в виду Карюхи и в конце концов успокоили. Глаз, косивший в сторону кобылы,
вновь налился кровью, ноздри расширились, заполыхали, задымились. Все его
огромное и прекрасное тело вновь содрогнулось, сотряслось от могучего
призывного ржания. Карюха тихо и опять робко отозвалась. Серый вырвался из
рук державших его людей и кинулся к подруге. На этот раз отец вовремя
оказался на месте.
Скоро молодой хозяин увел жеребца на свой двор. А Михайла остался у
нас. В какой-то час на магарыч явилась добрая дюжина мужичков. Пили весь
день, весь вечер и всю ночь пили, вроде то был действительно запой, будто бы
Карюху и впрямь просватали. А она, удовлетворенная и успокоенная, стояла все
у той же привязи, терпеливо ждала, когда в доме нагуляются, выйдут на улицу
и подбросят ей кор-мецу или выведут на выгон против нашего дома, спутают там
и дадут попастись самой.
Ничего другого Карюхе сейчас не надо было.
Подгулявшие мужички прихватили малость и следующего дня. Часа через два
после своего ухода Михайла притопал уж опохмелиться. С той же целью - часом,
может, только позже - припожаловали и все остальные участники вчерашней
пирушки.
И опять в центре внимания отца и матери был вечно хмельной и
насмешливый Михайла, опять главные почести приходились на его долю. Он и
принимал их как должное, как само собой разумеющееся. Увеличивая и без того
безмерную радость моего отца, он неутомимо перечислял все действительные и
мнимые достоинства своего скакуна, а чтобы побудить, поощрить "кумушку" в
смысле ее щедрот по части самогона, еще и уверял, что от его Огонька кобылки
жеребят только маток, и непременно, разумеется, в отца и мастью и статью. Он
даже поклялся, что вернет нам три червонца, коли получится не так, как он
говорит.
- Зачем ты, Михайла!.. Разве мы не верим тебе?.. Спаси тебя Христос,
век не забудем твоей доброты, - твердила мать, вынимая из-под пола очередную
четверть приготовленного было на продажу самогона.
Отец никак не хотел уступать ей и, в свою очередь, изливал душу:
- Ты, кум, почаще заходи к нам. Для кого другого, а для тебя завсегда
найдется стакан-другой...
Мне, наблюдавшему за всем этим с печки (она была моим постоянным
прибежищем не только зимою, но и во все остальные времена года), казалось:
мужикам должно быть обидно, что на них не обращалось ни малейшего внимания,
но это не так. Явившиеся на магарыч, а затем на похмелку непрошеными, они и
не могли рассчитывать на особое радение хозяев. Не выгнали их - и на том
спасибо.
"Карюхин день", как ни старалась мать укоротить его, все-таки
растянулся на целую неделю. Что же касается Михайлы, то он почел не только
за правило, но и за полное свое право отныне приходить к нам всякую субботу,