"Энна Михайловна Аленник. Напоминание " - читать интересную книгу автора

шестилетнего - дольше. Его приковывает свой собственный, шестилетний,
точеный, как у мамы, нос с чуть курносоватым кончиком. Саня пытается
отгадать, почему именно носу было угодно и дозволено природой так
видоизмениться, так непомерно вытянуться, обрести горб и возвыситься над
лицом, как Памир над Средней Азией?..
Он думает: почему образование горных хребтов и горных вершин куда более
понятно и более изучено, чем образование и видоизменение черт человека?
Как получилось, что древнейший завет "познай себя" не может осуществиться
на протяжении тысячелетий? Даже само тело человеческое, бренное, невеликое
по масштабу, четко ограниченное в пространстве, в общем-то остается
неведомым себе самому и маловато ведомым науке.
Глядя на себя шестилетнего, Саня пытается уловить нечто не уловленное
человечеством и таким образом найти отгадку того загадочного свинства,
какое природа без зазрения совести, а может быть, шутя и играя, сотворила
с его носом. Казалось, вот-вот он уже набредает на что-то проясняющее. Но
это "что-то" не находило словесного определения, туманилось, вылетало
куда-то и таяло, как далекое, высокое облако в небе.
Недовольный своими аналитическими способностями, он перевел взгляд на
маленький портрет в старинной кожаной рамке. С портрета смотрела мама
времен Бестужевских курсов, когда была еще Варенькой Уваровой.
Всегда, если набредал глаз, он с удивленной, какой-то самому
непонятной, стесненной радостью задерживался на этом портрете. А сейчас,
поднеся фотографию ближе, разглядев ее повзрослевшим взглядом, снова
сделал свой странный глоток и снова стал похож на голодающего индуса.
Мама возится с уткой на кухне. Саня сидит перед печкой на корточках -
может просидеть таким образом сколько угодно, как его приятели узбеки, и
не затекут ноги.
Он смотрит поверх огня на гладкий кафель, отражающий, как зеркало,
радиоприемник, и половину пианино с поднятой верхней крышкой, и половину
круглого табурета-вертушки перед пианино. Они слегка колеблются.
Их колеблют красноватые наплывы печного жара. Мамы в столовой нет, но в
колеблемое отражение на кафеле входит зеркальное отражение памяти и не
колеблется:
...Мама ловит по радио музыку. Поймала. Неведомо кто, неведомо где -
играет на рояле. Она рада, что музыка новая, неизвестная ей. "Ты послушай,
Саня, какая хорошая... Ведь это редкость, чтобы очень хорошее было совсем
неизвестным, совсем новым".
Мама тихо и быстро, стараясь не расплескать ни звука, отходит от
приемника, садится на вертушку и сразу двумя руками играет впервые
услышанную мелодию с аккомпанементом - на пианино, которое еще не хрипит.
Себя он не видит. Он чувством помнит, как не отрывается от маминых рук,
как неимоверно гордится, что всего только один раз, один только палец
ударил неточно, и то в аккорде, и вмиг исправил - вскочил с белой клавиши
на черную.
Именно тогда, когда это новое она играла, Саня увидел в открытую дверь
спальни-кабинета, что папа, сидевший за своим столом спиной к двери, сидит
обернувшись, смотрит на маму и лицо его делается слабым. Оно растерянное,
виноватое...
Это длилось недолго. Папа снова повернулся к своему столу. Но каким
поражающим было незнакомое выражение его лица. Оно не шло, не вязалось с