"Марк Алданов. Истребитель" - читать интересную книгу автора

их блюдами собст-венного изготовления. Купил какую-то старую поваренную
книгу, но от нее пользы оказалось немного. Читал: "Очистить молодую хорошо
откормленную индейку, обжарить в сливочном масле с мелко нашинкованными
трюфелями, добавив два стакана старого хереса. На фарш сварить пятьдесят
штук раков, из скорлупы сделать раковое масло, убрать филейчиками, нарезать
звездоч-ками шпик. Очень вкусно". - "Да, это, вероятно было очень вкусно", -
думал иронически Иван Васильевич, никогда таких блюд не евший и до
революции, "мы будем это есть после окончатель-ного торжества социализма во
всех странах".
В этой подержанной, купленной по случаю книге, оказался листок очень
плотной золотооб-резной бумаги со стихами, видимо переписанными очень давно.
Иван Васильевич и не знал, чьи это стихи о любви и недоумевал, как они могли
оказаться в поваренной книге; но часто их перечитывал, особенно с той поры,
как сам почти влюбился на старости лет. Поваренная книга была ему не нужна,
однако он любил ее просматривать, а золотообрезным засаленным листком
пользовался как закладкой.
Раза два в год его прежде навещал сын, юноша по духу ему чужой, но
славный, менее грубый, чем другие молодые люди. Он был убит в первый же год
войны. После его гибели Иван Василье-вич больше не садился на лучший, левый
от входа диван. Сам он несколько месяцев дежурил на крышах с противогазовой
маской, он и для дежурств годился плохо; так и не научился отличать
Мессершмидты от своих. Он был всегда плох в технических предметах, не умел
ничего починить и не разбирался в автомобилях, - сын только поглядывал на
него со снисходительной улыбкой, как деревенские жители смотрят на людей, не
умеющих отличить пшеницу от клевера. Когда немцы стали подходить к южному
берегу Крыма, Иван Васильевич пытался уехать, но это ему не удалось: поезда,
грузовики, брички, арбы, тачанки были захвачены более влиятельными людьми,
чем он. Впрочем, во все время владычества немцев, он их видел лишь издали,
обходил даже часовых или отворачивался от них с отвращеньем и ненавистью.
В прошлый четверг случилось это. Вернувшись от врача, Иван Васильевич
сел на правый диван и долго смотрел перед собой на раструб кремневого ружья,
и думал, что же нужно сделать. "Самое странное, что ничего делать не нужно,
да и невозможно... Все очень просто. Вот дело и кончено"...
Врач сказал, что у него рак: - "Похоже на рачек гражданин, похоже на
рачек". Впрочем гистологического анализа еще не было: надо было послать
ткань куда-то в другой город. Это требовало времени, особенно теперь.
"Грубая жизнь" устало думал Иван Васильевич, - В Амери-ке наверное сделали
бы анализ тотчас. Грубая жизнь... В наше время ни один врач не сказал бы
пациенту: "у вас похоже на рачек"... У нас были традиции... Ну, там Пирогова
или Грановского... хотя при чем же тут Грановский? Может быть, этот субъект
был навеселе, и он прав, нам нельзя не пить. Мне запретил, да не все ли
теперь равно? А вчера еще мечтал, старый дурак, о Марье Игна-тьевне! Она
приезжает в воскресенье, сказать ей? Конечно нет, зачем? Она будет огорчена,
но скоро забудет. Другие забудут на следующий день и тоже правы... Грубая,
грубая жизнь", - думал Иван Васильевич, все так же глядя на раструб
кремневого ружья.

3

Приказ о выселении привез ему знакомый, которого все называли