"Марк Александрович Алданов. Бегство (Трилогия #2) " - читать интересную книгу автора

тех мыслей и чувств, которые ему приписывала, боялась и того, что он прочтет
ее собственные мысли и чувства. Иногда этот страх и стыд сказывались с такой
силой, что Муся, отправляясь с женихом в ресторан, в театр, на выставку, к
удивлению и легкому неудовольствию Клервилля, приглашала кого-либо из своего
кружка.
Говорить с полной откровенностью Муся не могла ни с кем. Мысль об
откровенной беседе с матерью пришла бы Мусе последней. С Глашей, с которой
ее связывала многолетняя дружба-ненависть, в теории, "вообще", все было
обсуждено также и на тему "enfin seuls", с разными подробностями, - не
исключая довольно грубых. Теперь, когда Муся стала невестой, пришлось бы
говорить уж не "вообще", а о Клервилле. Это было бы неловко, да и
неделикатно, тем более, что у самой Глафиры Генриховны совершенно не удался
роман с молодым адвокатом, которым она очень интересовалась. По словам
Никонова, атака Глаши на адвоката, как наше наступление в Галиции, была
отбита с уроном благодаря широко развитой сети железных дорог в тылу у
противника: адвокат уехал из Петербурга. Муся весело смеялась этой шутке,
уже почти забыв, что недавно она сама была в таком же положении, как Глаша,
в трудной роли барышни, с беззаботным видом ловящей жениха.
- То ли дело, Мусенька, вы! Экой Перемышль штурмом взяли! - сказал
Никонов.
- Перемышль очень доволен.
- Об этом мы его спросим годика через два... Что быть ему с легким
украшением на голове, - с маленьким, - это, Мусенька, верно.
- Григорий Иванович!..
- Ну, что "Григорий Иванович"? Правду я говорю, Мусенька, мне ли вас не
знать? Так ему, разумеется, и надо. Gott, strafe England!* - ужасно
произнося немецкие слова, сказал со свирепым лицом Никонов. Он обращал в
шутку накопившееся в нем раздражение. Это раздражение льстило Мусе, как ей
льстили душевные страдания Вити.
______________
* Боже, покарай Англию! (нем.)

С Витей, особенно после его несчастья, она была чрезвычайно ласкова и
нежна. В сравнении с той жизнью, которая перед ней открывалась, будущее Вити
представлялось бедным и тоскливым. Мусе было очень его жаль: она искренно
любила Витю. "В сущности я их всех люблю, - думала Муся в лучшие свои минуты
(настроение менялось у нее беспрестанно), - все-таки жизнь прошла с ними, и,
надо признать, прошла не так плохо..." Мысль о том, что она покидает свое
общество навсегда, угнетала Мусю. Она хорошо знала своих друзей, по природе
лучше замечала в людях дурное и особенно смешное, чем хорошее. Прежде Мусю
раздражали снобизм Фомина, неискренность Березина, мрачная ограниченность
Беневоленского. Теперь даже они казались ей людьми хорошими, вполне
порядочными. "Никонов, князь, эти просто прекраснейшие, благородные люди, а
Витя и Сонечка - очаровательные дети. Но и те, право, милы, хоть не без
слабостей, конечно, как все мы, грешные..." Только Глаша продолжала
раздражать Мусю, - напоследок, быть может, еще больше, чем прежде.


Витя жил у Кременецких уже довольно долго. Для него революция пришла
как раз вовремя. Он сам себе говорил, что "целиком ушел в общественную жизнь