"Василий Аксенов. Московская сага-2. Война и тюрьма" - читать интересную книгу автора

успел в куче комсостава делиться за поручни, прыгнул, повис, ноги
поволоклись, зацепился за чью-то ногу, подтянулся. Часть комсостава, к
счастью, всосалась, Савва спешил закрепиться на подножке, чтобы хотя бы
успеть оглянуться, еще раз, в последний раз увидеть родные лица, лицо
любимой; у него было сильнейшее ощущение, что именно в этот момент он
вкатывает в другой мир, еще миг - и железная крышка захлопнется над его
молодостью... хотя бы поймать еще несколько бликов... Он обернулся, поезд
уже приближался к концу перрона, кто-то рядом бежал, размахивая руками, в
щеку рядом дышали перегаром... вдруг мелькнуло лицо юнца с горящими глазами,
да ведь это же Борька... кого же он тащит за руку, да, это она... как я тебе
благодарен за все... волосы упали на глаза... каждый миг с тобой буду
вспоминать до конца, все, начиная с серебряноборских мелких, подернутых
льдом лужиц... твою холодную ладонь, первое прикосновение... еще бежит, глаз
не видно, горький рот... пятно лица пропадает и снова мелькает из-за
голов... сладостный рот в горькой гримасе... прощай!
- Пошли в купе, - сказал капитан-артиллерист. - У нас там шесть
бутылок водки. Отдохнем напоследок.
Борис Никитич и Мэри Вахтанговна пробирались через зал ожидания на
площадь, где их ждал автомобиль. Адъютант шел впереди, прокладывал дорогу.
Сзади Агаша тащила за руки Бориса IV и Верулю. Мальчик, шепча проклятия,
пытался освободиться, но нянька была неумолима, хотя и делала вид, что это
не она его ведет, а он ее, старую и маломощную, да еще и с девочкой, что он
тут главный в этой связке - мужчина. В конце концов Боря смирился и обратил
свое внимание на окружающий табор. Большинство пожилых людей здесь жевало,
как будто боялось, что где-то в неопределенном "там" пожевать уже не
придется. Какая-то смоленская с характерным аканьем рассказывала о чем-то
ужасном, глаза ее округлились, щеки дрожали. "Воеть и падаить прямо-т-таки
на нас, ноги-руки отнялися, Господи Иесусе, ка-а-ак грабанеть по крыше, дым,
пожар, а сам-ш-таки уверх ушедши, как свечка..." Боря догадался, что речь
идет об атаке пикировщиков - "штукас". Неподалеку на полу среди мешков
кто-то умудрился развести самовар, там царила безмятежность. Две девчонки
Бориного возраста накручивали патефон. Доносилась песенка: "Эх, Андрюша, нам
ли жить в печали? Не прячь гармонь, играй на все лады! Посмотри, как звезды
засверкали, как зашумели зеленые сады!" Боря поморщился: песенка, слащавая и
как-то странно будоражащая, летела из вчерашнего, так называемого мирного,
времени, из пасторалей НКВД, где никто против сволочи не дерется, а все
безоговорочно подчиняются. К чертям собачьим такое мирное время! Война вдруг
распахнула перед мальчиком огромный новый мир, в котором образ "сволочи"
оформился в германского нациста, с которым можно и должно драться, как
подобает мужчине! Боря, естественно, дико завидовал своему кузену и
ближайшему, другу Мите, который уже ушел на фронт (странно, без особого
энтузиазма), в то время как он вынужден будет еще столько времени ходить в
осточертевшую школу, где все учителя знают, что он сын "врагов народа", и
смотрят на него либо с мрачной подозрительностью, либо, что еще хуже, с
затаенной слезливостью. Больше всего Боря боялся, что война кончится слишком
быстро и он упустит свой шанс.
Дед и бабка Бориса IV, проходя через вокзал, тихо беседовали.
- Ах, Бо, нет уже сил на бесконечные проводы, разлуки, аресты...
Исчезло из нашей жизни столько любимых - Никитушка, Кирюшка, Викуля,
Галактион, Митя, теперь вот Савва... Кто будет завтра? Что останется от