"Василий Аксенов. Московская сага-2. Война и тюрьма" - читать интересную книгу автора

не видели, каким образом производится проверка. Потянулись секунды агонии.
Менее чем через минуту окошко открылось, кулек был выброшен обратно.
- Ваша посылка принята быть не может!
- Как же так?! - вскричала Цецилия. Белая кожа ее немедленно
вспыхнула, веснушки придали пожару дополнительно будто потрескивающего огня.
- Почему?! Что с моим мужем?! Умоляю вас, товарищ!
- Никакой информацией не располагаю. Наводите справки, где положено.
Не задерживайтесь, гражданка! Следующий! - бесстрастно и привычно
прогаркала чекистка.
Цецилия совсем потеряла голову, продолжала выкрикивать что-то совсем
уже не подходящее к моменту:
- Как же так?! Мой муж вообще ни в чем не виноват! Он скоро будет
освобожден! Пойдет на фронт! Я протестую! Бездушный формализм!
- Проходите, гражданка! Не задерживайте других! - вдруг резко, со
злостью прокричал сзади голос молодой женщины, что рыдала утром по поводу
"осуждения без права переписки". Очередь зашумела, сзади надавливали.
Цецилия совсем уже потеряла голову, схватилась за полку перед окошком,
пыталась удержаться, визжала:
- Он жив! Жив! Все равно он жив! На зло вам всем!
На шум подошел один из двух дежуривших у дверей брюхатых сержантов,
ухватил шумящую еврейку за оба плеча, рванул, оттащил от окна.
Было уже совсем темно, когда Надежда Румянцева выбралась из тюремной
приемной, и тоже ни с чем, вернее, с тем же, с чем пришла, - с пакетом
продуктов для мужа.
Проклиная про себя "коммунистическую сволочь" (вчерашняя комсомолка,
став жертвой режима, и не заметила, как быстро докатилась до белогвардейских
словечек), она потащилась к трамвайной остановке и вдруг увидела в маленьком
скверике сидящую на скамье, расплывшуюся в полной прострации Цилю Розенблюм.
На коленях у нее были листки, покрытые расплывшимся чернильным карандашом,
- единственное за все время письмо, пришедшее от Кирилла.
Надя присела рядом. Она почему-то сочувствовала этой "оголтелой
марксистке" (опять какое-то антисоветское выражение выплывает неизвестно
откуда), хотя и обижалась, что при прежних встречах в очереди у Лефортово та
ее в упор не замечала.
- Ты еще счастливая, - вздохнула она, - тебе пишут.
Цецилия вздрогнула, взглянула на Надю и вдруг уткнулась ей,
малознакомой женщине, в плечо.
- Это еще в тридцать девятом, - бормотала она. - Единственное
письмо. Одни общие фразы.
Надя повторила: "Ты еще счастливая", хотя и слукавила, она от "своего"
получила за три года все-таки три письма. Неожиданно для себя самой она
погладила Цецилию по волосам. Откуда эти телячьи нежности? Обнявшись, обе
женщины в охотку зарыдали.
- Почему они не принимают посылки, Надя? - спросила потом Цецилия.
Румянцева привычно оглянулась, в те времена оглядывался любой советский
человек, перед тем как произнести более или менее энергичную фразу.
- Эх, Циля, может быть, просто не знают, где эти люди. Не удивлюсь,
если у них там такой же бардак, как везде.
Они поднялись и тяжело поплелись к трамваю, словно две старухи, хоть и
были еще вполне молодыми здоровыми бабами. Не говоря уже обо всем прочем,