"Майгулль Аксельссон. Я, которой не было " - читать интересную книгу автора

этот брутальный холод новизны, веером развесив над раковиной полотенца
пастельных тонов. Бледное лицо, виднеющееся поверх них в зеркале, уюта тоже
не добавляет. Оно слишком туманное. Неопределенное. Плохо различимое и с
трудом поддающееся описанию.
Мэри больше не верит своему отражению. Иногда она видит свое лицо в
газетах, и оно совсем не похоже на то, что в зеркале. У газетного лица
тонкие губы и недоверчивый взгляд, а у лица в зеркале смешливые морщинки у
глаз и девчачья улыбка. Мэри не любит свое газетное лицо - до такой степени,
что пресс-секретарю поручено следить, чтобы в подборках прессы, которые
ложатся к ней на стол, не было никаких ее изображений. Что, разумеется, живо
обсуждается в министерстве. Ничего. Она может себе это позволить. Хуже, если
вдруг узнают, что она больше вообще не читает газет, что она не в состоянии
их открыть. Правда состоит в том, что ей тяжело видеть в них собственное
имя. Уже много месяцев она целиком и полностью полагается на выпуски
последних известий по радио. Так продолжаться не может, она это знает, но не
знает, что с этим делать.
Снова покашливание. Одним движением Мэри выхватывает помаду из сумочки,
подкрашивает верхнюю губу, прижимает ее к нижней, проводит рукой по волосам
и открывает кран. Не выключая воду, считает секунды - тысяча один, тысяча
два, тысяча три - но руку за мылом так и не протягивает. Руки ей мыть
незачем, но человек по ту сторону этого может не знать, так что она
предоставляет ему возможность услышать звук, как если бы она действительно
мыла руки. Во избежание разговоров, думает она. Словно на самом деле там, за
дверью, стоит Ренате, готовая осмысливать, оценивать и критиковать любые
действия дочери. Но разумеется, это не Ренате - та обратилась в прах больше
четверти века тому назад. Это Анна. Она отступает на шаг, когда дверь
открывается, и взмахивает руками.
- МэриМари, - говорит она. - Как я тебе рада!
В свое время Анне выпала роль вестницы от Министерства иностранных
дел - это она тогда принесла новость о случившемся со Сверкером. А до того -
роль подруги среди прочих друзей и подруг и в оном качестве - проносится в
голове у Мэри - по всей вероятности, предмета искусных Сверкеровых
домогательств, - по крайней мере, на какое-то время. По-видимому, успешных.
Не то чтобы Анна или Сверкер как-либо себя выдали, есть лишь косвенные
признаки, не тянущие на доказательства. Во всяком случае - для Мэри.
Переглядывания не в счет. Как и торопливое поглаживание при нечаянной
встрече в дверях - когда людям кажется, что их никто не видит. Оно вполне
могло быть чисто дружеским жестом. Теоретически.
Анна - по-прежнему пухленькая, с темными беличьими глазами, та же, но
не совсем. Дело не только в том, что годы начали оставлять борозды у нее на
шее, - появилось нечто новое в ее манерах, нечто совершенно не похожее на ту
Анну, что Мэри помнит по Бильярдному клубу "Будущее". Вместо решительной
идеалистки с взлохмаченными волосами - ухоженная супруга посла с аккуратно
уложенной стрижкой под пажа и в пиджаке с бархатным воротом. Пообтесалась
наконец, думает Мэри, отгоняя прочь приступ тоски, вдруг охватившей все
тело. Анна была частью той, прежней жизни. Жизни, которой так недостает.
- Ой! - восклицает она, распахивая объятия. - Анна!
Анна даже пахнет, как посольская жена, это ощущается, когда они целуют
воздух у щеки друг друга. Сладко и кисловато. Затем обе отступают на шаг и
окидывают друг друга взглядом, прежде чем Анна склонит голову набок и