"Питер Акройд. Дом доктора Ди " - читать интересную книгу автора

тесно понастроенных городских жилищ, распихивая идущих под сумеречным
небом носильщиков и лоточников с воплями: "Позвольте! Позвольте!" У одного
бездельника была с собою резная деревянная трость, которой он лупил по
вывескам на домах и лавках; видя, как неистово сотрясаются в вечернем
воздухе изображения солнца, луны, а также различных зверей и планет, я
едва сдерживал негодование. Здесь и так стоял невероятный шум - мимо
тащили бочки, повозки и лестницы, а лошадей и быков то и дело потчевали
кнутом, - усугублявшийся вдобавок криками бакалейщиков и кузнецов,
торговцев тканями и скобяным товаром, чьи сердитые возгласы мешались с
общим гамом прохожего и проезжего люда.
Выйдя на Темза-стрит мои пустоголовые спутники всю дорогу валяли
дурака, перепрыгивая через деревянные столбики на обочине, - мы наткнулись
на компанию пестро одетых штукарей, показывающих трюки, от коих с
презрением отвернулся бы любой подмастерье, а именно вынимающих кольца из
скатерти и цветные шарики из чашек. Подобно туркам, они выделывали курбеты
около костра, и тут один из приятелей Натаниэла Кадмана, хлыщ в шляпе без
ленты и с заколками на поясе, вскочил к ним в круг, подцепил своей рапирой
два кольца и швырнул их в воздух. Тогда главарь труппы, человек с впалыми
щеками и носом величиной с амстердамский сыр, выхватил кинжал и принялся
размахивать им. "Ах ты, негодяй! - завопил он. - Ах, негодяй!" Однако наш
повеса только рассмеялся в ответ и пошел своим путем; фокусник же поднял
камень и запустил ему вслед, как собаке, после чего, еще дрожа от ярости,
возобновил свое прежнее занятие. Вот так, подумал я, все плоды нашего
умения и труда идут на потребу зубоскалам, что презирают нас и издеваются
над нами; и кто я для мира, если не уличный шут, все знания коего служат
одной цели - надуть своего ближнего? Прогулка с этими чуждыми мне буянами
могла бы ввергнуть меня в полное отчаяние, но, пробираясь по шумным и
зловонным улицам, я мало-помалу восстановил душевное равновесие. Величавое
солнце клонилось к закату над крышами; те заалели, точно кровь, и все
старые камни города вдруг как бы объяло огнем. О, пусть только повелители
света приоткроют свои лики, пусть распахнут окна своих тайных чертогов, и
все будет спасено!
Наконец мы добрались до Нью-Фиш-стрит и харчевни, стоявшей бок о бок
с посудной лавкой. Здесь царили шум, грязь и теснота; даже самые бревна
были, казалось, источены червями до сердцевины, и я содрогнулся, точно
готовясь вступить в собственную могилу. Войдя в зал, мои спутники сразу
сбросили плащи, и откуда-то тут же выскочил кабатчик, крича: "Добро
пожаловать! Скатерть джентльменам!" Нас усадили на деревянные табуреты, за
длинный, потемневший от времени стол на козлах, испещренный таким
количеством щербин и царапин, что их можно было счесть за каббалистические
письмена. Засим прибежал половой со своими "Чего изволите?" и "Что бы вы
желали откушать?" Именно эти слова, а не волшебные поэтические строки
являются истинным знамением времени, однако и им суждено кануть в ночь
праха. "Что вам угодно?" - еще раз спросил он и получил заказ на жаркое и
выпивку - не на какой-нибудь жалкий кувшин эля, известного под названием
"Бешеный пес", или "Подыми ножку", или "Пей-гуляй", а на хорошее вино с
добавкой сахара по нынешней моде. Натаниэл Кадман велел подать рагу из
баранины, и гуся, и куликов, а все прочие щеголи вокруг него повытаскивали
свои табакерки и принялись плевать на устланный камышом пол. В зале было
невыносимо надымлено; но разве не учит нас Парацельс, что материальный мир