"Михаил Айзенберг. Ваня, Витя, Владимир Владимирович " - читать интересную книгу автора

юродство". Я хотел сделать еще рисунок и включить в него стихи, - так делал
какой-то человек с молодежной выставки, а потом Константинов. Но до рисунка
руки не дошли, и слава Богу. Тарон сказал: "Да, все это во мне есть, и
коршун, и юродство... Про пасынка только не знаю".
А тебе стихи, я помню, не понравились. Ты и тут не уступил.
"Я имею право вас учить, - говорил Тарон, - потому что я всю жизнь сплю
на жестком".
"Не говори о живописи пренебрежительно, - учил он, - тогда мазки станут
легче и прекрасней". И еще учил: "Боярыня Морозова" - она красная, только
написана синим"... "Если они красоте предпочитают насилие, я должен писать
насилие"... "Здесь я взял кусочек мастерства у Эль Греко, как он пишет белые
ткани. Мастерства в том убогом смысле, в котором его понимают".
Или еще: "Не "какой-то" Ван Гог, а Его Величество Ван Гог. Ван Гог
заслужил свою смерть. Он выстрелил себе в грудь, а потом спокойно
разговаривал с братом. Умирающий на снегу должен просить прощения у идущих
дальше".
И еще: "Творчество - это ловушка, оно не дает опоры. Ты должен идти по
канату, но не за мной. Кафка в жизни был вполне корректным человеком".
"Я должен был преподать тебе урок доблести, а дал урок страдания".
Иван о Тароне: "Все, что он говорил, казалось таким ясным и своим, и
мысли не возникало, что это может когда-то забыться. А вот забылось. Просто
никогда не веришь, что сам можешь измениться".
- Ну что, Иван, - говорит Тарон, - когда помирать будешь?
- Что значит "когда"? Когда Бог пошлет.
- Да? Правда? - обрадовался Тарон. - Я тоже теперь так думаю: когда Бог
пошлет. А то ты, помню, мне всю плешь проел этими вопросами.
- А чем ты сейчас занимаешься?
- В последнее время - подделкой. То есть я вроде как поддельщик.
Обнаружились у меня вдруг способности к таким вещам, как, например, -
сделать шкатулку. Почему-то это никто сейчас не может сделать. А почему -
неизвестно. А я вот могу.
Иван вдруг обернулся и, показав на буфет, очень резко спросил: "Это
какое дерево?". Тарон послушно полез в карман, вынул очки. Вот так новости!
Готовность подчиниться и отвечать на неудобный вопрос была еще более
неожиданна, чем появление очков. В очках он уже совершенно на себя не
походил: какой-то действительно ремесленник. Долго, безнадежно разглядывал
дерево. "Я думаю, дуб". "Это орех", - отрезал Иван.
А после его ухода долго возмущался: "Тоже мне поддельщик, дуб от ореха
отличить не может. "Я - поддельщик!"
В отличие от Тарона, он (Иван) не навязывал другому свои условия. Он
просто никогда не соглашался на чужие. Это несогласие выражалось ясно и без
промедлений, но у тебя хотя бы оставалось право отказаться или уклониться.
Не помню, правда, чтобы я спешил этим правом воспользоваться. Меня восхищала
чудесная маневренность его мысли, ее неожиданная ловкость - безупречный
интеллектуальный инстинкт.
Декорации для первой нашей совместной выпивки выбирал тоже Иван. Был,
правда, и третий участник, Володя Тихонов, но тот распоряжался закуской: "Я
предлагаю сырые яйца. Савва Морозов закусывал только сырыми яйцами". Ладно,
принято. Купили сырые яйца по числу участников, каждый опустил свое в карман
верхней одежды. На мне было кожаное полупальто, переделанное из отцовского