"Уилл Айткен. Наглядные пособия " - читать интересную книгу автора

законченности - в жизни такого не видела. Ничего не оставлено "на потом",
ничего не упущено, как внутри, так и снаружи - сама простота. По такой
поверхности хочется провести пальцем. Языком. Неотрывно гляжу сквозь стекло
и ду^ маю: а куснуть бы вон ту, фиолетовую. Глянцевое покрытие раскрошится,
точно оболочка яркой конфетки "Смарти", а под ним - дерево, твердое, точно
шоколад. Извращенное какое-то ощущение - исходишь слюной при виде лакировки.
Чаша стоит себе, даря покой и мир, сверху подсвеченная неприметными
глиняными светиль-ничками, а изнутри - чем, собственно?
В конце улицы - выходящий на реку крошечный парк. Деревья, окружившие
его кольцом, слишком долго живут в городе - листья истончились,
обесцветились до нездоровой белизны выхлопными газами и кислотными дождями.
В центре кольца - неглубокий прудик, крохотный каменный домик для еще более
крохотного каменного божка и низкая каменная скамейка - для желающих
созерцать его ухмылку. Тормашки устали, скамейка приятно холодит отвисшую
задницу. На противоположном берегу реки, сквозь ровные ряды ив, проглядывают
неоновые отблески города как такового и толпы, беззвучно растекающиеся по
сетке улиц.
В кустах слева зашуршало, и тут же - пронзительный писк. Что-то щекочет
мне лодыжку. Вскакиваю на ноги. Крысы. Белый котенок кувыркается через мою
туфлю. И еще один, и еще, и, наконец, еще один, последний, этому досталось
только полхвоста. Целое представление устроили: жалобно мяучат, ползают
взад-вперед через мои ноги, все, кроме Куцего, тот прижался к моей лодыжке и
непрестанно чихает. Беру его в руку. Можно подумать, пустотелый - совсем
ничего не весит. Глазки почти не открываются, слиплись от засохшей слизи.
Каа-чу, каа-чу. Дрожит в моей ладони. Возможно, чумка - как у амбарных крыс
дома. К утру сдохнет. Остальные выглядят скорее жизнерадостными, нежели
здоровыми, под грязной белой шерсткой отчетливо обозначены ребрышки. Куцый
снова чихает, затем писает мне в ладонь. Несколько капель мочи - а запах
аммиака просто одуряющий. Ссаживаю котенка на землю, вытираю руку о куст.
Неумолчное мяуканье начинает действовать мне на нервы. В довершение бед, над
головой раздается резкое карканье. На двух ветвях расселись здоровенные
вороны, небось целая дюжина, никак не меньше, и все жмутся друг к другу,
точно погребальный хор. Карканье усиливается, мяуканье тоже. Волоски на моих
запястьях и шее встают дыбом. По спине растекается леденящий холод. Пора
идти. Котята кубарем скатываются с моих туфель и резво бегут за мной, все,
кроме Куцего - того вороны не пускают. Шквал черных крыльев, слабый писк, во
влажном воздухе парят клочья шерсти, гигантские птицы возвращаются обратно
на ветки. Куцый лежит неподвижно в темно-фиолетовой, словно лакированной
лужице.
Возвращаюсь назад, на безопасный берег реки; толпа несет меня все
дальше к белой, в натуральную величину, пластиковой статуе полковника
Сандерса* с глазами восточного мудреца. Девушки за стойкой в красных
полосатых шапочках и передничках ликующе желают мне доброго вечера. Тянусь
за красным пластмассовым подносом, но та, что повыше всех, меня опережает.
Берет поднос сама, ловко ставит его перед тремя девушками со сверкающими
алюминиевыми щипцами. Пятая, в очках в массивной черной оправе, сует мне в
руку заламинированное меню в картинках. Тыкаю пальцем в яркую, сочную
композицию из ножки, грудки и крылышка, дополненную приплюснутым коричневым
треугольничком - возможно, сухой бисквит - и пенопластовой мисочкой с
ярко-желтой кукурузой. Шестая девица, невысокая и коренастая, пробивает мою