"Акрам Айлисли. Репортаж с поминок" - читать интересную книгу автора

от хмельного бузбулакского солнца кружится, дурманится голова. А Сафура,
казалось, лишь для того приезжала из Баку, чтоб читать стихи арычной воде -
одну-единственную строку; с восхода до захода солнца бродила она вдоль арыка
и твердила, твердила стихотворение - одну-единственную строку.
Может, с помощью этого стихотворения пыталась она отыскать свою
пропавшую память, может, звала ребенка, оставленного в Баку. Кстати сказать,
если б арык не протекал у самой калитки и если бы всякий раз, когда калитка
отворялась, тетя Гюлькез не начинала причитать, в деревне, может, и не
узнали бы так скоро ни о том, что Сафура потеряла память, ни о том, что она
позабыла, бросила в Баку свое безвинное дитя...
Каждый раз, когда калитка отворялась (независимо от того, кто отворял
ее), тетя Гюлькез громко и сердито кричала:
- Эй, закрой калитку! Крепче закрой, чтоб тебя!.. Запри как положено.
Сбежит ведь! Сбежит, и звери ее сожрут в горах!.. У нее же дитеночек
грудной, брошенный...
Но не похоже было, чтоб Сафура собиралась бежать, совсем даже не
похоже. Мне казалось, тетя Гюлькез кричит так, с горя. Покричав, она сразу
остывала и, приткнувшись в углу айвана - на всегдашнем своем месте, - молча
бралась за чулок, или перебирала рис, или пряла - тетя Гюлькез никогда не
сидела сложа руки. И еще тетя Гюлькез никогда не плакала, никогда никому не
жаловалась (хотите верьте, хотите нет - в Бузбулаке легче терпеть горе).
Только ругала Сафуру.
- Солнце всходит, солнце заходит... - громко ворчала она. - Да хоть бы
оно совсем не всходило, - тебе-то какое дело?! Сунула в рот словечко и жует
с утра до ночи, как резинку! Всходит, заходит... Чего бормочешь-то?!
Перестань, ради бога!.. Перестань, малохольная!.. По тебе ж дитеночек
плачет!.. Твой дитеночек!.. В Баку!.. Один мается, без матери...
Слово "дитеночек" тетя Гюлькез выкрикивала особенно громко, резким
голосом, казалось, она хочет докричаться до Сафуры, разбудить ее этим
словом. Сафура и впрямь была как во сне, и в этом своем беспробудном сне она
не слышала матери.
Сон из одной стихотворной строчки - странно, правда? И, пребывая в этом
странном сне, глядя на бегущую в арыке воду, Сафура, наверное, видела школу,
где проучилась семь лет и где один-единственный месяц сама учила детей.

Их было пятеро. Все учились на последнем курсе педтехникума. В школу же
пришли на педпрактику - всего на месяц. Была весна, когда они к нам пришли.
Было то самое время, когда от хмельного бузбулакского солнца кружится и
дурманится голова. Но никогда еще не было бузбулакское солнце таким хмельным
и дурманящим, как в ту весну, - в школе не осталось ни одного не
влюбившегося ученика. Пока эти пятеро, приодетые и торжественные, с журналом
в руках не вошли в класс, они не были для нас учителями. Они сами учились,
они были учениками. (Разве не они каждое утро с первыми петухами
отправлялись в свой техникум?) Но плохи стали дела бузбулакских школьников,
когда трое из тех пятерых, что каждое утро с петухами отправлялись в
техникум, вдруг оказались учителями; плохи стали дела бузбулакских школьниц,
когда двое из пятерых, что каждое утро с петухами отправлялись в район,
вдруг оказались учительницами... Девчонки повлюблялись в парней, мальчишки -
в девушек. И клянусь: в ту весну не было никаких уроков, была сплошная
повальная любовь, И как знать, может, она и была лучшим из всех уроков...