"Михаил Ахманов. Ассирийские танки у врат Мемфиса" - читать интересную книгу автора

Пенсеба, солдат, чье место на нарах рядом с Иапетовым, сунулся ко мне.
Глаза круглые, губы трясутся...
- Исида всемогущая! Что же будет, семер, что же будет?.. У меня сестра
в Хай-Санофре... сестра с двумя детьми, старая мать... Зарежут их?
- Не зарежут, немху. Не попадут твои под бомбы, так останутся живы.
Пуэмра, Хоремджет! - Я окликнул офицеров. - Вы наблюдали за небом. Сколько
было, по-вашему, машин?
- С полсотни, семер, - доложил Хоремджет.
- Мне показалось, что больше, - отозвался Пуэмра. - Семьдесят или около
того.
- Пусть семьдесят, - сказал я. - Если даже идут с десантом, это три
тысячи бойцов. Маловато, чтобы взять Мемфис. Их танками раздавят. Гарнизоны
под Мемфисом крупные... Так что, немху, молите Гора, чтобы спас ваши семьи
от бомб и осколков, а другой беды я не вижу.
- Щедрость твоего сердца безмерна, - пробормотал, кланяясь, Пенсеба.
Другие лишенцы тоже вроде бы успокоились, потянули из рубищ, что заменяли
одежду, привычные для солдат амулеты, у кого - скарабей, у кого - Глаз Гора,
фигурки Изиды или Мут, небесной владычицы. Рассвет был уже близок, и никто
не пытался лечь и урвать немного времени для сна; люди молились, наполняя
барак тихим монотонным бормотанием. Молился и Давид, но без амулетов - его
ревнивый иудейский бог их не признавал.
На плацу и вокруг бараков все было тихо. Я снова поднялся на нары,
высунул голову в отверстие. Небо серело, звезды меркли, и в рассветном
сумраке можно было разглядеть фигуры кушитов, стоявших парами у входа в
каждый барак. Но, очевидно, Саанахт решил, что этой охраны недостаточно, и в
середине плаца установили на треногах пулеметы. Два "гнева Осириса"; за
одним - Бу и Ини, за другим - Унофра и Тхути. Остальные стражи-роме, два
десятка человек, стояли плотной кучкой у дома Саанахта. Самого начальника
лагеря я не увидел - должно быть, сидел около ушебти и слушал последние
новости.
Над краем пустыни стала всплывать ладья Ра - не ассирский цеппелин, а
божественное светило, теп- лое и ласковое утром, а днем - знойное и гневное.
Вмиг все преобразилось: небо стало цвета бирюзы, тростниковые бараки -
золотистыми, песок - желтоватым, а камни - серыми и бурыми. Чудо, чудо! Но
было бы еще чудеснее, если бы на краю карьера выстроился мой чезет, череда
за чередой, все в полевых доспехах, при оружии и под развернутым знаменем.
Пусть даже не чезет, пусть... Клянусь пеленами Осириса, я бы согласился на
меньшее - пусть вместо моих "волков" явится хотя бы Бенре-мут из оазиса
Мешвеш и улыбнется мне... Но пустыня была голой и безлюдной.
- Семер! Что ты видишь, семер? - раздался голос Иапета.
Я опустил глаза. Нахт, Пауах, Давид и ливиец окружали меня, только
Хайла не хватало, но он был приписан к другому бараку. За ними виднелось
множество знакомых лиц, ожидающих и напряженных: ваятель Кенамун, повар
Амени, Хоремджет и Пуэмра, Тутанхамон, жрец и военный лекарь, Сенмут,
Пенсеба, Софра, теп-меджет Руа, о котором шептались, что промышлял он
когда-то грабежом могил... Все были тут, и все хотели знать, что разглядел
досточтимый чезу, ибо глаз у него не простой, а командирский, глаз, как у
грозного Монта,[14] что прозревает сквозь доспехи и броню.
- Солнце взошло, - буркнул я. Больше сказать мне было нечего.
- Это мы видим, чезу, - с кривой ухмылкой заметил Пуэмра. - Стало