"Алексей Аджубей. Те десять лет " - читать интересную книгу автора

пенсии, которые ему положили. Она его успокаивала. Этих денег хватало с
избытком, так как потребности Никиты Сергеевича и Нины Петровны всегда были
очень скромными.
Нину Петровну попросили освободить дачу. Хрущевым отвели деревянный дом
в Петрово-Дальнем - поселке в 30 километрах от Москвы. Предложили переехать
из правительственного особняка на Ленинских горах, предоставив квартиру в
Староконюшенном переулке. Новая охрана, приставленная к Хрущеву,
подчеркивала иные, чем прежде, обязанности, главной из которых становилось -
стеречь.
Нет, конечно, это не был домашний арест, однако изоляция Никиты
Сергеевича выстраивалась довольно плотно. Только спустя какое-то время он,
придя в себя, стал более активно противостоять напористым требованиям своих
охранников сообщать заранее, куда и по какому поводу он хочет поехать.
Все было в порядке вещей. В нашей истории борьба за власть, как
известно, принимала куда более жесткие варианты.
Вполне возможно, что Хрущев в ту пору вспомнил телефонный звонок к нему
Кагановича в июне 1957-го, разделившего участь разбитых на Пленуме
фракционеров - Молотова, Маленкова, Ворошилова и других. Он просил не
поступить с ним так, как поступал в подобных ситуациях Сталин. Проще говоря,
не уничтожать.
После нескольких недель неопределенности наконец-то нашелся редактор,
который соглашался взять меня на работу. Под разными предлогами отказывались
многие. Главный редактор журнала "Советский Союз" Н. Грибачев, побеседовав с
членами редколлегии, сказал: "Пусть приходит". Так я стал заведовать отделом
публицистики данного издания, выходящего на 20 языках в ста странах мира.
"Заведовать" - это, пожалуй, громко сказано. Весь штат отдела
состоял... из меня одного. Впрочем, такой вариант в ту пору меня вполне
устраивал. Очень скоро Грибачев предложил взять псевдоним. Так я стал А.
Родионовым.
Однако "распознали" и Родионова. Пришлось уйти в "подполье". Договоры
на те или иные журналистские работы заключали мои друзья, я выполнял заказ,
они получали деньги и отдавали мне. Непростое занятие помогать таким
способом своему собрату, и я очень ценю тех, кто шел на подобный риск. В это
время я написал сценарии к нескольким документальным фильмам - об академиках
Ландау, Прохорове, Несмеянове. Союз журналистов, к созданию которого я имел
некоторое отношение в 1958 году, не выступил в защиту моих профессиональных
прав, впрочем, как и других журналистов.
Однажды я чуть было не провалил "секретную операцию". Картина об
академике Ландау "Штрихи к портрету" была смонтирована, но актер, который
должен был читать дикторский текст, на запись не явился. Поздно ночью я
решил сам озвучить фильм. Редактор Галина Кемарская согласилась - "горел"
план. Картина вышла, но нашлись доносчики, узнавшие мой голос, и факт этот
стал предметом строгого разбирательства. Работать в документальном
кинематографе стало невозможно.
Постепенно я отучился писать от своего имени. Не заготавливал записок в
"стол", про запас, в надежде, что наступит время, когда они смогут
понадобиться. Завидовал тем, кто способен на такой гражданский подвиг. Знал,
как тяжки их судьбы, как жестко обходились с неугодными литераторами,
отправляя их по диссидентским маршрутам.
И червь сомнения - да нужно ли кому-нибудь мое писание? - и страх за