"Георгий Адамович. Василий Алексеевич Маклаков (Политик, юрист, человек) " - читать интересную книгу автора

Несомненно, однако, что если не вера в христианские догматы и таинства,
то преклонение перед евангельской моралью одушевляло Василия Алексеевича в
последние его дни. В этом смысле он, кажется, еще ближе подошел к Толстому,
чем прежде. Правда, Маклаков не повторил бы вслед за Толстым, что "Христос
учил людей не делать глупостей", т. е. не согласился бы признать Евангелие
лучшим практическим руководством к установлению разумного, справедливого и
счастливого существования, но, даже чувствуя все, что есть в учении Христа
недостижимого и в наши времена, "для сынов ничтожных мира" непосильного, он
принял в сердце несравненное духовное благородство этого учения и свет,
который оно излучает.
Уезжая в Швейцарию для лечения ваннами в Бадене, около Цюриха, Василий
Алексеевич взял с собой Евангелие, о котором - по единодушному свидетельству
родных и друзей - редко вспоминал в прежние годы. По-видимому, пребывание в
Швейцарии было для него мучительно из-за одиночества и растерянности,
внезапно его охватившей.
В Бадене Василий Алексеевич и скончался - 15 июля 1957 года.
При кончине присутствовал его племянник Юрий Николаевич Маклаков,
срочно вызванный к умирающему. Уже коснеющим языком, держа в руке Евангелие
и указывая на него глазами, Василий Алексеевич с трудом проговорил: "Вот!" -
будто хотел в самые последние свои минуты сказать, что в книге этой есть
все, нужное людям.


Заключение

Окончив книгу или даже только дописывая последние ее страницы, автор
большей частью спрашивает себя: какой упрек будет ему сделан, в чем
недостаток его работы? Произведения художественные к разряду "работ" не
принадлежат, и с ними связаны сомнения совсем иного рода. Имею я сейчас в
виду лишь те писания, самая ткань которых исключает или по крайней мере
сдерживает игру воображения.
Книга о жизни и деятельности Василия Алексеевича Маклакова, которую я,
по принятому выражению, "предлагаю вниманию читателей", вызовет, вероятно,
упрек в недостатке полноты. Упрек это справед ливый, но, предвидя его, я
хотел бы сказать несколько слов в объяснение того, почему не все периоды
жизни Маклакова оказались освещены одинаково. Отчасти приходится сослаться
на скудость источников. О своем детстве и юности, например, Маклаков
рассказал довольно обстоятельно, а о том, как жил позднее, чем увлекался, с
кем встречался и дружил, как проводил свободное от дел время, обо всем этом
он не счел нужным сообщить почти ничего. Сдержанность его понятна, пожалуй,
даже естественна, хотя иные люди, много менее заметные и замечательные,
бывают обычно словоохотливее в осведомлении о своей частной жизни,
рассказывают о себе "с аппетитом", как иронизировал в таких случаях
Тургенев, но сдержанность эта порой ставит биографа в положение нелегкое. О
первой и второй Думах Маклаков написал отдельные книги, воспоминаниями о
третьей и последней, четвертой, поделился лишь отрывочно: затруднение есть и
в этом.
Однако причина не совсем равномерного отношения к фактам, лежащим в
основании книги, не только в сравнительной бедности или богатстве данных.
Мне представлялись особенно важными те выступления Маклакова, те эпизоды его