"Георгий Адамович. Василий Алексеевич Маклаков (Политик, юрист, человек) " - читать интересную книгу автора

потемки, и слишком много и близорукости в характеристиках больших людей,
чтобы без колебаний за них браться.
Смерть Маклакова сильнее взволновала всех знавших его, и даже больше
вызвала какой-то безотчетной растерянности, чем на первый взгляд было бы
естественно. Василий Алексеевич был очень стар, смерть его ни в коем случае
не могла быть причислена к неожиданностям. Но, по-видимому, он был нужен
людям, и его присутствие ощущалось как гарантия некой преемственности, как
залог того, что прежняя Россия - лучшее, что было в прежней России,-
продолжается. С его смертью что-то оборвалось, и в некрологах, ему
посвященных, чувство это сквозило, особенно ясно, помнится, в статье
Александры М. Петрункевич. А ведь если бы ей или кому-либо другому
предложили коротко определить, в чем тут дело, ответом были бы, вероятно,
более или менее общие слова. Объяснить вкратце действительно было бы трудно.
Нужно бы было ведь напомнить и о том, что представляет собой наш теперешний
мир, "страшный мир", по предчувствию А. Блока, и о положении человека в этом
мире, и о всех наших утратах, и о постепенной убыли "огоньков впереди" -
если вместо Блока сослаться на Короленко,- и о том, как настойчиво старался
Маклаков эти трепещущие "огоньки" удержать, с какой настойчивостью была к
ним обращена его всегда живая мысль,- да, нужно было бы сказать обо всем,
что доверчивое влечение к Маклакову и чувства, возбужденные его смертью,
сделало бы понятными.
Слово "человечность" часто треплется попусту, слово это выдохлось, его
неловко сделалось употреблять. Но как ни ищи, едва ли найдется другое,
которое лучше подошло бы к духовному облику Маклакова. Он на все
человеческое откликался и, кажется, все понимал не только умом, а "всей
жизнью", как сказано где-то у Толстого, то есть опытом, чутьем, понимал
благодаря долгому созерцанию жизни и щедрому, разностороннему, какому-то
ненасытному в ней участию. То, что на последней странице последней своей
книги назвал он "уроком своей жизни", было именно на опыте основано,
жизненными впечатлениями внушено и менее всего походило на
отвлеченно-теоретические выкладки: нет, Маклаков всей силой своей совести,
своего разума и сердца стремился ответить на толстовский вопрос: "Что же нам
делать?", как людям жить, не слишком друг друга мучая. Если имя Толстого,
когда говоришь о Маклакове, часто приходится упоминать, то не для сравнений,
конечно, и не в угоду какой-нибудь заранее составленной схеме. Оно возникает
в памяти само собой, потому что Толстой в духовной биографии Маклакова
занимает слишком большое место. Недаром Василий Алексеевич беспредельно чтил
Толстого и очень многому у него научился, хотя далеко и не во всем с ним
согласился. Маклаков отверг толстовский анархизм, да и не мог не отвергнуть,
поскольку у него не было веры, что Бог вмешается в людские дела и очистит,
облагородит, преобразит человеческие сердца, если люди согласятся исполнять
божественный закон, но глубокую значительность толстовской проповеди он
понял и усвоил, как мало кто другой, во всяком случае, как никто другой из
современных ему общественных деятелей. Понял он и, по-видимому, принял как
существеннейшее обоснование этой проповеди то, что Толстой еще до нее в
своих художественных творениях углублялся, погружался в самые недра бытия и
оттуда вынес свое "мировоззрение" в соответствии с тем, что узнал и нашел.
Толстой имел право говорить за всех людей потому, что как бы побывал в душе
и плоти каждого из них, изведал "в пределах земных все земное"... Маклаков
художником не был, да и вообще, подчеркну это еще раз "во избежание