"Георгий Адамович. Василий Алексеевич Маклаков (Политик, юрист, человек) " - читать интересную книгу автора

отказался в политике реальностью рисковать, а еще менее - приносить ее
чему-либо в жертву. В этой плоскости показательно было его отношение к
возможности новой войны, результатом которой было бы освобождение России,
или к призраку новой, уже анти-коммунистической революция, белому Ахеронту
(предсказанному как реакция на социализм провидцем Герценом). Как могут
подтвердить все знавшие Василия Алексеевича, он эти предположения в конце
жизни героически отвергал, он страшился того моря крови, которым переворот
оказался бы куплен. Даже тут он оставался эволюционистом, "постепеновцем" по
расчету, больше надеявшимся на внутренние процессы оздоровления и
отрезвления, чем на изменения внезапные. Он довольно близко сходился в этих
надеждах со своим старым другом и во многом единомышленником Кусковой, а
если от нее и отличался, то скорей психологически, чем идейно. Маклаков был
"постепеновцем" по расчету, прикидывавшим в уме сумму страданий, горя и
несчастий при всех возможных разрешениях "русского вопроса" и выбиравшим то,
при котором итог представлялся ему приемлемее. Как и Кусковой, ему была,
конечно, совершенно чужда идеализация советского строя, и с гневной иронией
он говорил о "просвещенных людях, квалифицированных ученых, иногда бывших
народолюбцах", способных этот строй оправдывать. Но трагическую
необходимость выбирать из двух зол он чувствовал с крайней остротой и
содрогался при одной мысли о новой всероссийской поножовщине. "В
революциях,- писал он,- не руководятся ни справедливостью, ни законностью,
хотя они и делаются во имя этих начал. В революциях начинают действовать
другие мотивы и страсти, вытекающие из зависти, злобы и мести за испытанное
раньше зло". Едва ли будет ошибкой предположить, что кое-что из толстовских
поучений удержалось в сознании Маклакова и тут, в политических его взглядах,
не лишенных оттенка фатализма - непротивления злу в чистом виде,- он,
разумеется, не проповедовал, но отказывался бороться со злом его же оружием,
ничего хорошего от такой борьбы не ожидая. В тех последних своих писаниях, о
которых я уже упомянул,- "главный урок жизни" - Маклаков очень осмотрителен,
и, вероятно, людей нетерпеливых, порывистых, стремящихся к метаморфозам
решительным, коренным, мысли его не удовлетворят. В самом деле, все в них
"постольку-поскольку", все замкнуто в довольно узких пределах, без надежд
или хотя бы намека на так называемые "lendemains qui chantent". Нечем
вдохновиться, нечем увлечься. Что это, усталость, природная "умеренность и
аккуратность"? Ни в коем случае. Маклакову свойства эти были чужды, и ни при
каких условиях он не повторил бы от своего имени слов, вырвавшихся когда-то
у В. В. Розанова, этого полугениального болтуна с червоточинкой в уме и в
сердце: "Я не хочу истины, я хочу покоя". Маклаков стремился именно к
истине, по крайней мере в социально-политическом плане, и оттого-то и не
хотел обманываться или обманывать других. Для безрасчетного вдохновения, для
красивых слов с плохо проверенным содержанием - как бы напоминал он -
существуют другие, более подходящие области. Им не место в истории, еще
меньше в том, что является историческим "сегодня", то есть в политике, где
материалом и объектом служит человек. Пора бы оставить слишком смелые
"планетарные" опыты над этим материалом, опыты, которые под предлогом
превращения нашего мира в рай делают его скорей похожим на ад.
Маклаков останавливается на кризисе современного государства и
подчеркивает, что "события в России обнаружили миро вую опасность".
"Никогда власть человека над природой не была так безгранична. Если
тайны казались раскрыты. Человек мог заставить служить себе ее сокровенные