"Георгий Адамович. Дополнения к "Комментариям"" - читать интересную книгу автора

литература серьезна и по своему тревожна Она очень далека от Вольтера, не
говоря уж о Поль де Коках. В ней не осталось никакой беспечности: время все
меняет, и теперешние французы нисколько не похожи на традиционных
французиков, "из Бордо". Но природы не изменишь; остаются четыре стены и
потолок, "плотно прикрытая крышка". Очень честная литература, без блудливых
заигрываний с "мирами иными", - но скучающая и сухая. По существу - со
своими трагедиями, Но для человека, который умирает на ветру и под открытым
небом, другой человеке, мучающийся "bien au chaud", под шелковым одеялом, с
сиделками, с докторами, с ежеминутным выслушиванием пульса, для него и его -
благополучие. Два исключения: Паскаль, Бодлер.


* * *

Конечно, этот важнейший и существеннейший наш вопрос, за литературой,
политикой, историей, есть вопрос "метафизический", т. е. разрешимый
неизбежно вслепую, с возможностью целиком ошибиться и целиком прогадать.
"Како веруеши?" и чего ждешь
от жизни, - предварительно должен был бы спросить себя человек, и
только тогда про себя решать. Но хорошо, что уже выметен и безвозвратно
разметен по ветру старый, залежавшийся сор: о царе-батюшке, о благолепии
исконного быта, о народе-богоносце, с Советами или без Советов. Если
устраиваться, да покрепче и поустойчивее, то уже лучше по-европейски,
трезво, с расчетом, разумом и зрячестью, без слащавой блажи и декоративной
трухи. Тут западничество остается непоколебленным. Но устраиваться ли? Петр
со Сперанским не сомневались и делали дело. Однако, русское "умозрение"
сомневалось сплошь, и, собственно, только этим непостижимым уму сомнением и
потрясло мир. Устраиваться ли? Две тысячи лет тому назад этим же сомнением
потрясло мир Евангелие, - и расшатало бы до основания, если бы сомнение
вовремя не улеглось и мир не оправился. Слово, в которое все в этом сомнении
упирается, страшно произнести, и не надо, потому что оно беззащитно от
логических, "позитивных" нападок, - если только становится целью. А оно во
всяком антизападничестве есть таинственная и последняя цель. Не вернуться
ли? Куда? - спросит европеец. - О, не в Азию, а много, много дальше... От
одного этого сомнения леденяще-эфирными струйками пронизана русская
литература, а, кажется именно в нем ее "дух, судьба, ничтожество и
очарование".

* * *

...И возникают в ней виденья
Первоначальных, чистых дней.


Тема "возвращения" есть скрытая тема всей русской литературы, одинаково
значительная от Пушкина, у которого она пробивается сквозь все еще
фарфорово-восковое в нем (время, едва ли натура), сквозь все навязанное ему
и наносное, по существу ненавистное, сквозь барабанное! "люблю тебя, Петра
творенье!" - и до Блока, у которого она как основной фон, присутствует
всегда. Это вообще самая лирическая тема человечества, с самыми глубокими