"Федор Александрович Абрамов. Пути-перепутья ("Пряслины" #3) " - читать интересную книгу автора

раз и два - на лапу. "Я, говорит, научу вас землю рыть носом, но что
полагается - дам, голодом у меня сидеть не будете..." Во как сказал Худяков
на собранье, когда его в головки ставили.
- Ну и дал? - спросил Лукашин.
- А то! Худяков да не дал. Его, бывало, твердым заданием обложили -
смолокурня у отца была: врете, поклонитесь еще Аверьяну Худякову! Ну и
поклонились. На лесозаготовки загнали в Вырвей, в самую глухоту, а он и
оттуда на свет вырубился. Первым стахановцем стал - во как! Правда, - сказал
Чугаретти, подумав, - народишко в Шайволе не как у всех протчих. Дружный.
Горой друг за друга. И вообще у Худякова такой порядочек: что народ решит,
так тому и быть. Про Манечку-то небось слыхали? Ну, как он с дочерью родной
разговаривал... Нет? Да это ж у нас ребенка малого спроси - знает!
Чугаретти опять начал горячиться. Это не по нему - рассказывать
вполголоса. Он уж так: ежели возносить человека, то возносить до небес.
- Ну и ну! - воскликнул Чугаретти и помотал головой. - Да вы, я вижу,
про Худякова ни бум-бум. Ну а насчет того, как в город веники возил
продавать... Чтобы пятаками разжиться?
У Лукашина вдруг что-то вроде ревнивой зависти шевельнулось в груди, и
он сказал:
- Ты давай сперва про эту самую... Манечку...
- А-а, это насчет дочери-то. Ну, так, значит, было. Приходит Манечка,
младшая дочь, к отцу: "Папа, дай справку. Я учиться поеду". - "А ты разве не
знаешь, дочи, какой у нас порядок?" Это отец, Худяков, значит, спрашивает. А
порядок у них такой: никого из колхозу. До семилетки учись, не препятствуем,
а дальше - стоп. Работай. Вот такой порядочек. Сам Худяков завел. Ну а девка
у Худякова отличница круглая да и не робкого, видать, десятка - заявление.
Прямо на общее собрание адресовалась: так и так, хочу учиться. Отпустите.
Тут Чугаретти сделал небольшую передышку - специально, конечно, для
того, чтобы дать Лукашину все как следует прочувствовать.
- Ладно. Собралось в назначенный час собранье. Вопросы: итоги на
посевной, а также протчее в разном. Ладно. Дал Худяков картину по первому
вопросу, все как полагается. "А сейчас, говорит, дело такое, что мне,
говорит, лучше в сторону. Одним словом, семейный вопрос, передаю собранье
своему заместителю". Ну, выслушали заявление. Сколько-то, может, помялись,
потужились, а решенье вынесли единогласно: разрешить ученье Марии
Аверьяновне Худяковой, как отлично окончила школу. Первое, конечно, то, что
дочь председателя надо же уважить человека, раз столько для колхоза сделал,
а второе - пятерки Манечкины. Кому охота талант живьем зарывать. Не звери
же - люди сидят... И вот тут-то в это самое время поднимается Худяков. -
Чугаретти аж всхлипнул - до того расчувствовался. - "Никакой учебы для
Худяковой. Как отец - за, а как председатель - нет". То есть вето. Как в
Объединенной Нации. Однем словом, запрягайся, Манечка, в колхозные сани. Все
у нас одинаковы...
За открытым окном кабины косматился иссиня-зеленый рослый ельник, белые
березки вспыхивали на солнце. Потом Лукашин увидел ягодниц - двух беленьких
девчушек с берестяными коробками - и сразу понял, что они подъезжают к
Шайволе.
- Ну и чем кончилась эта история? - Так и не отпустил Худяков дочку?
Чугаретти удивленно вытаращил глаза: какое, мол, это имеет значение?
Лукашин не настаивал. Ведь то, что рассказывал Чугаретти про Худякова,