"Федор Александрович Абрамов. Пути-перепутья ("Пряслины" #3) " - читать интересную книгу автора

поставили ящик из-под конфет (Петр Житов и сам Ефимко сидели на таких
ящиках), и пришлось сесть. Не будешь же рубить с ходу!
- Чугаретти, а ты какого хрена? Особое приглашение надо?
Только теперь Лукашин заметил своего шофера Анатолия Чугаева,
прозванного так с нынешней весны. Правда, попервости его окрестили было по
созвучию имени Тольятти, и простодушный и простоватый Чугаев, когда ему
растолковали, кто такой его знаменитый "тезка", от радости был на седьмом
небе. Но Петр Житов, человек, по местным масштабам весьма искушенный в
политике, сказал:
- Не. Не пойдет. И рылом не вышел, и автобиография не та.
- Ну тогда пущай хоть Чугаретти, что ли, - предложил Аркадий Яковлев. -
А то вознесли человека на колокольню и хряп вниз башкой.
- А это можно, - милостиво разрешил Петр Житов.
Так вот, Чугаретти, которому Лукашин строго-настрого, уезжая в район,
наказал день и ночь возить траву на силос, сейчас в своем диковинно красном
берете стоял возле полуторки у ворот склада и искоса, воровато, что-то
ковыряя сапогом, поглядывал на своего хозяина.
В один миг с Лукашина слетели все обручи, которые он с таким трудом
набивал на себя, шагая сюда.
- Я тебе что, что говорил? Калымить?
- Да ты что, понимаешь, товарищ Лукашин, - обиженно забухал Ефимко. -
Что значит калымить? Должна же быть у советского человека сознательность...
- Заткнись со своей сознательностью! Сознательность... Я
сознательностью твоей коров зимой кормить буду, да?
Чугаретти, виновато горбясь, начал заводить железной рукояткой мотор
грузовика. Но тут уж за обиженного вступилась вся шарага: дескать, как же
это так? Человек ишачил-ишачил как проклятый, а тут, выходит, напоследок и
душу согреть нельзя. Да стограммовка еще в войну прописана нашему брату.
Самим наркомом прописана.
Заступничество товарищей едва не довело чувствительного Чугаретти до
слез: толстые губы у него завздрагивали, а большие коровьи глаза навыкате
налились такой тоской и печалью, что, казалось, во всем мире не было сейчас
человека несчастнее его.
- Ладно, - буркнул Лукашин в сторону покорно выжидающего Чугаретти, -
заправляйся да уматывай поскорей, чтобы глаза мои на тебя не смотрели.
Выпили. Кто крякнул, кто сплюнул, кто полез ложкой или прямо своей
пятерней в котелок со свиной тушенкой.
Веревочку-выручалочку бросил Филя-петух, щупленький, услужливый
мужичонка со светлым начесом над бельмастым глазом, но очень цепкий и
тягловый, как говорят на Пинеге, и страшный бабник. Филя, явно тяготясь
молчанием, сказал:
- Иван Дмитриевич, а чего это, говорят, у нас опять вредители завелись?
- Какие вредители?
- Академики какие-то. Русский язык, говорят, вроде хотели
изничтожить...
- Язык? - страшно удивился Аркадий Яковлев. - Это как язык?
- Да, да, - живо подтвердил Игнатий Баев, - я тоже слышал. Сам Иосиф
Виссарионович, говорят, им мозги вправлял. В газете "Правда"...
- Ну вот, - вздохнул старый караульщик, - заживем. В прошлом году
какие-то космолиты заграничным капиталистам продали, в этом году