"Григол Абашидзе. Лашарела (Грузинская хроника XIII века) " - читать интересную книгу автора

руками.
Торели подал ему пандури и усадил рядом с собой.
- Эх, что же спеть мне, чтобы угодить царю и не разгневать
придворных! - Улыбка сомнения прошла по лицу слепого. Не дожидаясь ответа,
он тронул струны.

Я сложу тебе крылатый
Стих, родившийся в огне,
Коль умру, живых порадуй,
Им напомни обо мне.
Под пандури напевая,
Люди вспомнят песнь мою.
Будет мир цвести, играя, -
Я в сырой земле сгнию.

Пандурист тихо перебирал струны маленького горского пандури, и голос
его был проникнут печалью. Казалось, поет он о своей тоске, о несбывшихся
надеждах, о жажде славы и бессмертия. Лицо его, обращенное к царю,
становилось то багровым от приливавшей крови, то мертвенно-бледным.

Лишь бы в будущие годы
Эта песня донеслась,
Лишь бы в памяти народа
Эта песня прижилась.
Лишь бы дерн моей могилы
Цвел веселым цветником,
И вдова бы не забыла,
И не рушился бы дом.

Плакали слепые очи хевсура, плакали, ибо он, и незрячий, видел свою
горькую судьбу, судьбу бедняка, забытого родней, друзьями и сверстниками.
Еще молодой и полный сил, но погруженный в вечную тьму, он пел о
быстротечной жизни, сетовал на время, предающее забвению славу и подвиги
отважных витязей...
Жалобным стоном прозвучали последние слова песни, замер последний
аккорд пандури. Но казалось, еще звенит в воздухе печальный голос слепца.
Все молчали. Лицо слепого было бледно от волнения: пришлось ли царю
по душе его пение? Никто не смел нарушить тишину. Тогда хевсур отложил
пандури и громко кашлянул. Словно очнувшись от волшебного сна, зашумели
присутствовавшие, раздались возгласы горячего одобрения. Радостная улыбка
озарила лицо слепого, он понял, что покорил сердца слушателей.
Царь в знак благодарности пожаловал певцу золотой. А тот,
обрадованный и осмелевший, снова настроил пандури.
- Чалхия, а что, если спеть про атабека? - обратился он к старцу в
одежде хевисбери, который пришел с ним.
Тот вопросительно взглянул на царя. Царь улыбнулся и кивком дал
согласие.
- Пой! - сказал певцу Чалхия, и струны пандури зазвенели снова.

От гнева позабыв себя,