"Михаил Бутов. Известь" - читать интересную книгу автора

суждено еще когда-нибудь найти ее - ничто не отнимется от радости их
встречи. Только никто здесь даже не представлял, что в действительности
происходит сейчас в почти уже сказочном Петербурге. Слухи же, если хоть
третья часть их была оправданна, всякую надежду равняли с безумием.
Мысли его не текли, но левиафаново поднимались откуда-то из темной
глубины, долго неподвижными оставались на поверхности - он успевал по многу
раз прочесть каждую, - а потом так же медленно, как в масло, погружались
опять во тьму. Но опьянение уже проходило, и заглушенная на время душа
понемногу брала свое беспокойством, сродным лихорадке. Лампе суетно оделся,
вышел. На фоне залитого лунным светом неба резко чертился силуэт колокольни.
Князя положили у аналоя, поставили три свечи в изголовье. Хоронить
будут перед рассветом, тайно, чтобы озлобленные станичники не смогли потом
надругаться над могилой. Через неделю ни одна душа не вспомнит, где остался
в неродной земле георгиевский кавалер штабс-капитан Чичуа. Только Дина, быть
может.
Коленопреклоненную ее фигуру Лампе, войдя, заметил возле кануна. Если
она и молилась, то молча, но Лампе полагал - нет, ибо знал, что крайняя
скорбь подобна сну; и не стал подходить ближе: святотатством было бы
врываться в такую отрешенность.
Он вспоминал Чичуа веселого, с которым вместе справляли в Новочеркасске
Рождество. Многим казалось, что князь создан для войны. Но Лампе думал
иначе. С первых дней знакомства его поразила в мингрельце способность,
принимая на себя и деля с другими всю тяжесть фронта, всю его грязь и
жестокость, сохранять отдельной и незатронутой внутреннюю свою ткань,
одухотворенную и в высшей степени человечную. Лампе даже усталым никогда его
не видел: глаза не потухали, как бы ни было измучено тело.
Ветер раскачивал дверь, и пламя свечей то и дело стлалось, отрываясь от
фитиля. И вдруг на глазах у Лампе огонь быстро метнулся в противоположную
сторону, как если бы кто-то проходил мимо. А еще через мгновение дверь
замерла, словно остановленная рукой, и тут же снова пришла в движение,
набирая размах.
Случайность...
Они накладываются одна на другую, думал Лампе, а ты воображаешь связи и
рисуешь фантастические картины. Ведь любые две точки, в конце концов, - это
уже линия. А за тремя начинаешь угадывать силуэт.
Или - нет? Или мы так привыкли искать всему каких-то иных объяснений,
мнящихся основаниями разума, что отучились различать то, что дано сразу
открытым, таким как есть? А мертвые действительно приходят и пытаются
предупредить, встать между тобой и смертью, как тот подпоручик в сне Чичуа?
Что видел Лежнев? Кто стоял между ним и каменным доми-ком возле ростовского
моста?
Лампе наконец спросил себя, отчего так опасается расстаться с личиной
скептика, самим же и выбранной в случайном, в общем-то, разговоре. Ведь он
воспитан в строгой церковности, никогда не мыслил об атеизме и существование
по смерти привык считать необходимым в цельной картине мира. Он доверял и
доверяет до сих пор духовному видению тех, кто учил об этом. А они, оберегая
тайну, ибо свет на нее - удел времен последних, ее контуры всегда обозначали
твердо.
- Но я, - сказал Лампе, - хотел оставаться трезвым. Я считал себя
солдатом. Многое было не моим делом. Мертвые были не моим делом. Я должен