"Михаил Бутов. Известь" - читать интересную книгу автора

был делать простые вещи, и, чтобы делать их как надо, важно было оставаться
трезвым. Предмет насмешек: унтер-офицерское мышление. Пусть так. Когда-то и
в этом был смысл. Просто прежние смыслы не определяют больше вещей, а
прежние принципы больше не к чему приложить.
Девушка у креста вздрогнула и испуганно обернулась: оказалось, он
думает уже вслух.
Быть может, мы еще не понимаем до конца, с чем воюем, какие силы пришли
в движение, так что и мертвые в этой борьбе покоя не имут и возвращаются (а
сны - предел близости между нами?). Или же попросту настолько обречены
здесь, что заранее стирается грань, разделяющая два мира...
Но именно в том, как обернулись пророчеством те закоцитные
предостережения, мерещился теперь словно бы намек, туманное обещание особой
значимости каждому их шагу.
Дежурившая у дверей лазарета сестра спала, уронив голову на сложенные
руки. Две толстые пасхальные свечи - оброк с попа - освещали только проходы
между просторными классными комнатами, и Лампе пробирался почти на ощупь.
Константинова он отыскал по звуку: прапорщик царапал ногтями закрывавшие
лицо бинты. От мерности его движений на Лампе повеяло безумием.
- Вы слышите меня?
- Штабс-капитан? Вы приходили уже.
- Что врач?
- Знаете, я решил. Если пойму, что ослеп, - я убью себя.
- Прекратите. Даже если так, вас отправят в тыл, за вами будет уход.
Кончится война - вполне возможно, что вам вернут зрение.
- Скажите, штабс-капитан, - Константинов перешел на многозначительный
шепот, - я ведь больше не солдат, во мне бесполезно поддерживать боевой дух,
так что скажите честно: вы еще надеетесь, что действительно будет когда-то
конец, и мир, и, главное, место в этом мире для нас с вами?
Лампе не стал отвечать.
- Вы в Бога-то верите? - спросил прапорщик.
- Да. По крайней мере считал так.
- Я боюсь не беспомощности. Но бесполезности, понимаете? У меня нет
никого. Мать умерла, давно уже. Братья неизвестно где. Может быть, в Москве.
Оба учились там, когда все это началось. Я думал: если мы дойдем - пусть не
удержимся, но хотя бы дойдем - будет, может быть, какая-то возможность
вытащить их оттуда. А потом понял: мы же никому не нужны! Откуда я знаю, что
мои братья не отвернутся от меня просто за то, что я был здесь и делал, что
делал?
Он подался вперед так сильно, что вот-вот мог потерять равновесие.
Лампе держал наготове руку, чтобы его поддержать.
- Слушайте, но мы-то... знаем ведь, что под Христовым знаменем! И раз
принять нас некому больше, то умереть мы должны успеть здесь, на поле, а не
слепцом в провинциальном городе и не в большевистской тюрьме. Великая
милость для нас эта война, открытая дверь. Потом-то - ад останется.
Настоящий, который обещан. Лучше уж по мытарствам... Вы понимаете меня?
- Да, - сказал Лампе. - Думаю, что да. Но не знаю, я не уверен, что все
вот так...
И вроде бы некая догадка все время опережала ум, дразнила тенью.
- Послушайте, вот когда вы там были с князем, все, что он делал, это
было, по-вашему... от него?