"Михаил Бутов. Известь" - читать интересную книгу автора

- Как - от него?
- Ну... Не показалось вам, что его влечет что-то? Буквально какая-то
сила?
- Но он же был уверен, что там Дина!
- Да. Но кроме этого?
- Я не понимаю...
- А у церкви: вы бежали к юнкерам, потом пулемет... Была хоть какая-то
возможность укрыться не на крыльце, где-нибудь еще?
- Я же объяснил. На площади все уже простреливалось...
Лампе поднялся. Наверное, не следовало приходить. Он не знал и сам,
чего в конце концов надеялся добиться от этого перечеркнувшего себя
человека. Только смутное беспокойство и привело, ощущение упущенного,
ускользнувшего и непонятого.
Кто-то заворочался рядом, чиркнул спичкой. Кровь на лице прапорщика
кое-где уже проступила пятнами сквозь бинты.
- Уходите? Подождите! Скажите им: пусть хотя бы перебинтуют. Все
присыхает...
- Они спят, - сказал Лампе. - Уже ночь.
Теперь армия двигалась по нескольким направлениям, почти в постоянном
соприкосновении с противником. В суматохе мелких, на несколько верст,
прорывов и отступлений трудно было оценить общее положение. Но почти всегда
в конце дня поступали известия о значительном в целом продвижении.
Вдохновение удачи носилось в воздухе и передавалось, умножаясь. На этом фоне
Лампе темнел непроницаемо.
Со дня смерти князя, с той ночи, его уже не оставляло ощущение
отпадения от истины, неизбежно для человека духа выливающееся в мучительное
отчуждение от собственного бытия. Внутренний этот разрыв порой проецировался
даже вовне, становился зримо виден как обстояние вещей тонкой областью
темноты. Пытаясь разобраться в себе, Лампе вязнул в вялых предмыслиях и ясно
чувствовал только вкус фальши, обнаруживающейся теперь в той ажурной
архитектуре нанизанных друг на друга представлений о должном, воспоминаний и
фантазий, которую, нуждаясь в опоре, он кропотливо творил в себе, с тех пор
как убедился, что чужим стало все по ту сторону кожи.
Теперь же не за что стало зацепиться ни глазам его, блуждающим по
вещам, ни тому оку, что смотрит внутрь. И тусклостью этой подогревалось в
нем постоянное глухое раздражение, все чаще приводившее к вспышкам ярости,
обуздать которые он не мог да и не хотел. Подчиненные его стали отводить
глаза. Он же, все глубже погружаясь в разобщенность, все более уверялся, что
в себе самой она заключает как бы и основания своей окончательности,
невозможности избыть это тягостное отчаяние, бывшее, значит, не ожиданием
вести, но самой вестью. И уже нельзя было ошибиться в том, что она обещает.
Штабс-капитан Лампе принял мысль, что ему суждено умереть.
В Некрасовской, оставленной большевиками только накануне, добровольцев
встречали радушно: из хат бежали женщины, несли хлеб и крынки с молоком.
Станичники вывели навстречу колонне, изрядно избив сперва, двух
нерасторопных комиссаров, не успевших уйти вместе со всеми. Теперь они
стояли - русский, по виду из северян, и рядом низкорослый еврейчик, - гордо
задирая подбородки, решив, видно, с презрением смотреть смерти в глаза.
"Ради чего?" - лениво подумал Лампе, маршируя мимо. И вдруг понял, что знает
ответ.