"Дмитрий Быков. На пустом месте (эссе) " - читать интересную книгу автора

теперь не нужна. Ему невдомек было, что перемена условий жизни давно для
Толстого неактуальна, что не из-за роскоши он хочет уйти, а из-за тупика, в
котором оказался. Всякая деятельность бессмысленна, бездействие постыдно, а
странствие есть бегство, единственное бегство в чистом виде. "Удирать, надо
удирать".
На последнее письмо Новикова Толстой приказал ответить: "Поблагодарить.
Уехал совсем в другую сторону".
Ответ многозначительный. Он продиктован 3 ноября. Толстому остается
неделя. "Уехал в другую сторону" - значит умер. Удрал наконец.

"Благодарю тебя за твою честную сорокавосьмилетнюю жизнь со мной и
прошу простить меня во всем, чем я был виноват перед тобой, так же как и я
от всей души прощаю тебя во всем том, чем ты могла быть виновата передо
мной. Советую тебе помириться с тем новым положением, в которое ставит тебя
мой отъезд, и не иметь против меня недоброго чувства. Если захочешь что
сообщить мне, передай Саше, она будет знать, где я" -

надо же было в прощальном письме к жене вбить такой клин между матерью
и дочерью! Откуда в нем, небывалом знатоке человеческой психологии, была
такая нравственная, духовная глухота - понять невозможно. Впрочем, оно
вполне понятно, если учесть, что смысл жизни он видел в преодолении всего
человеческого - тогда как только это человеческое и ценно, только это
милосердие, слабость, сентиментальность и составляют единственный смысл
жизни. В прозе его таких озарений немного - разве что братание солдат в
четвертом томе "Войны и мира" под шепчущими, перемигивающимися звездами, да
"Отец Сергий". Это было чуждо ему, он отринул это - и потому к христианству
никогда не подошел даже близко. Ветхозаветному пророку не дано совершить
этот прорыв - а того, что было ему дано, он уже не ценил.
Дано же ему было ощущать жизнь во всей ее великолепной жестокости,
торжествующей грубости, цветущей полноте - и уйти от такого мироощущения
можно только в смерть. Когда такое решение приобретает мыслитель - это вещь
понятная, хотя и трагическая. Но когда нечто подобное делает вся страна -
это самоубийство с куда более кровавыми последствиями.
Россия повторила его путь, ибо гениальным инстинктом художника он
угадал главное: всеобщее стремление сорваться с места, ибо никакого
разрешения внутренних противоречий быть не может. Эта евразийская
раздвоенность, вечный конфликт Ветхого и Нового заветов в отдельно взятой
стране привели к тому, что миграция стала главным занятием населения, а
понятие дома надолго утратило смысл. В 1914 году на фронт поехали эшелоны, в
1922 году на Север, а в 1934 году на Восток поехали "столыпинские" вагоны с
арестованными, в 1956 году выжившие вернулись, а молодые устремились на
целину, и еще в шестидесятые-семидесятые многие пели, что их адрес -
Советский Союз, а бродячая жизнь была идеалом для многих, ибо только
безостановочным пожиранием пространства можно было заполнить страшную
внутреннюю пустоту. Страна шла по толстовскому пути упрощения, по дороге
отказа от условностей, в ней все скучнее и невыносимее было жить - и царство
поздней советской империи было почти так же скучно и безблагодатно, как
поздняя толстовская проза или его теоретические трактаты.
Несколько раз у страны был шанс определиться наконец, чего ей,
собственно, хочется. Но она всякий раз предпочитала срываться с места: