"Дмитрий Быков. На пустом месте (эссе) " - читать интересную книгу автора

тезис о необходимости давать свежую информацию с мест, написанную
сознательными рабочими и грамотными крестьянами,- все это годилось, может
быть, для "Известий", которые читались особо убежденными людьми либо
начальством, и то по обязанности. Управлять государством кухарка, может
быть, и способна, поскольку по сравнению с литературой это дело совершенно
плевое, но писать так, чтобы это заинтересовало кого-то, кроме кухаркиных
детей, она решительно неспособна. Писателей-"попутчиков", то есть временно
невостребованный и не слишком сознательный элемент, можно было использовать
только в журналистике, а именно: давать в зубы командировку и посылать на
какой-нибудь экзотический объект вроде Волховской гидроэлектростанции.
Поздние символисты и философы вроде Мариэтты Шагинян, остроумные и нежные
поэты и беллетристы вроде Инбер, будущие титаны соцреализма вроде Погодина
поехали по стране. Они летали в крошечных самолетиках, качались на верблюдах
и тряслись в поездах. Они погружались в жизнь. Они курили черт-те что. В
общем, они делали примерно то же, что их нынешние коллеги, растерявшиеся
перед рынком точно так же, как растерялись писатели двадцатых перед
социализмом и РАППом. Писатель идет в газету не от хорошей жизни, тем более
что и знать жизнь писателю не так уж обязательно: все, что ему нужно, он
узнает и так, в добровольном порядке. Нынешние литераторы обрабатывают
неотличимые биографии нынешних новых русских, тогдашние писали о тогдашних.
Только тогдашние новые русские были другие, но отличались они друг от друга
очень мало. Мне, положим, интереснее были бы они - но это потому, что я
тогда не жил.
И вот, стало быть, Кольцов решил дать литераторам надежное дело,
поддержать их немаленьким огоньковским гонораром и заодно обеспечить свою
аудиторию качественным и увлекательным чтивом. Любой газетчик, работавший с
писателем, знает, как трудно вытащить из него, да еще к фиксированному
сроку, что-нибудь путное. Писатель всегда ссылается на прихоти вдохновения,
хотя вдохновение тут, как правило, совершенно ни при чем, а при чем
исключительно лень и распущенность. Но Кольцов умел уговаривать, а главное -
большинство литераторов остро нуждалось в двух вещах: в деньгах (это уж как
водится) и в доказательствах своей лояльности. Писатели обычно люди умные и
потому раньше других понимают, что доказывать ее надо будет очень скоро. Чем
же доказать ее, как не готовностью участвовать в коллективном мероприятии
насквозь советского, хотя и довольно мещанского издания? "Огонек" знал, к
кому обратиться: почти все писатели были хоть и молоды, но, во-первых, уже
знамениты, а во-вторых, обладали довольно двусмысленным происхождением.
Например, не вызывают никаких сомнений мотивы Алексея Толстого, охотно
настрочившего большую главу: бывший эмигрант, недавно вернулся, надо
влиться...
Тут Кольцов оказался перед первой сложностью: ясно, что действие романа
должно происходить в России. Причем в новой, советской. Ясно также, что
сюжет должен быть закручен и авантюрен. К кому обратиться для, что
называется, затравки? И редакторское чутье Кольцова не обмануло: он написал
Грину, в Феодосию.
Положение Грина было тогда шатко. До настоящего голода и фактической
издательской блокады дело еще не дошло - издавать его почти перестали только
в тридцатом, когда такой шедевр, как "Комендант порта", был отвергнут всеми
московскими и ленинградскими редакциями. Но расцвет начала двадцатых, когда
издательства плодились с грибной скоростью, постепенно сходил на нет.