"Дмитрий Быков. На пустом месте (эссе) " - читать интересную книгу автора

"Бегущая по волнам", уже написанная, но еще не принятая ни одним журналом,
кочевала по разным редакциям и издательствам. Заказов не было, литературная
жизнь шла в столицах, до Феодосии долетали лишь слабые ее отзвуки. Грину
надо было кормить жену и тещу. И он согласился - тем более что идей у него в
голове всегда было множество, а несколько романов и вовсе были начаты,
только не появлялось того, что он называл "естественными продолжениями".
Одним из таких брошенных начал были три главы романа 1924 года "Мотылек
медной иглы" - классическое романное начало, которое можно изучать в
Литинституте как пример сюжетной техники. Читателю брошены сразу три
приманки, три привлекательнейших сюжетных линии: в маленьком городе
начинаются таинственные пожары; возгоранию всегда предшествует появление
необычной, острокрылой, ярко-желтой бабочки с лиловой каймой; в этот же
город приезжает богач, которому сказочно везет в карты (на этом он и сделал
состояние, проведя всю юность в нищете и вдруг обнаружив свой чудесный дар).
Богач начинает строить в городишке небывало роскошный дом, но намекает
газетному репортеру, что этот дом не для него; после чего отворачивается и
теряет интерес к беседе. Любопытно, что у мистика и фантаста Грина пожары
были как раз делом вполне конкретных человеческих рук: сначала, конечно,
появлялась бабочка, а потом разбивалось стекло и в помещение просовывалась
смуглая рука со смоляным факелом. Доводить "Мотылька" до конца он не стал, а
начало отправил Кольцову.
Я так и слышу, как взвизгнул от восторга Кольцов, получив такой
материал, такую фактуру: как бы мало ни был мне симпатичен тот или иной
коллега, от профессиональной солидарности никуда не деться. Естественно,
архивариуса Варвия Гизеля тут же переделали в Варвия Мигунова, рыжего
журналиста Вакельберга обозвали Берлогой, действие перенесли из Сан-Риоля в
Златогорск (обоих, конечно, не существует, но согласитесь, что допускать
существование Сан-Риоля как-то приятнее, нежели предполагать бытование
Златогорска)... Последний "Огонек" за 1926 год анонсировал будущий роман,
названный "Большие пожары", и поместил на обложке портреты двадцати пяти
согласившихся писателей (некоторые потом продинамили редакцию и были спешно
заменены). И с первого номера двадцать седьмого года понеслось.
Я тоже немножко писатель и не стану сразу рассказывать, как пошло дело
и что случилось с таинственными златогорскими бабочками. Я хочу, чтобы вы
вместе со мной погрузились в подшивку тогдашнего "Огонька".
Дикое чтение являет он собою! Не знаю, может, это только мои заморочки,
но лично меня всякая старая газета больше всего удручает тем, что,
оказывается, все так и было! Мое поколение, возросшее под лозунгом "Нам
много врали", в десятом классе вдруг убедилось, что история у страны не
одна: снимешь один слой - под ним второй, не устраивает тебя одна версия -
всегда можно придумать другую. Все еще верили, что у страны могло быть
другое прошлое и соответственно возможно другое будущее... Отсюда бум
альтернативной истории, который мы все переживаем и поныне, и
сногсшибательные интеллектуальные конструкции главного нашего фантаста -
академика кислых щей Анатолия Фоменко. Но открываешь старую подшивку - и в
ужасе убеждаешься, что все было именно так, как было: нам не врали, знакомые
штампы налицо. Всякая эпоха оказывается прежде всего ужасно глупой.
Впрочем, таково вечное свойство газет и еженедельных журналов: в них
прежде всего отражаются глупости и пошлости. То немногое, что выделилось из
этой желто-серой массы и впоследствии пережило века, пока еще растворено в