"Дмитрий Быков. На пустом месте (эссе) " - читать интересную книгу автора

посильнее, и экранизация работы Константина Ершова и Георгия Кропачева
(1967) не зря до сих пор пугает детей. В "Страшной мести" хоть в конце
становится понятно, из-за чего сыр-бор; в "Вие" не понятно ничего. Андрей
Синявский, написавший лучшую, наверное, книгу о любимом авторе - "В тени
Гоголя",- говорил автору этих строк:

"Не понимаю, почему "Вий"! Вий ведь - десятая спица в колеснице,
появляется в самом конце, при чем он там вообще?! Почему его непонятным,
воющим именем названа повесть? За что так уж наказан Хома Брут, который
ничем, кроме кражи леща, не провинился? Он, конечно, загнал панночку - так
ведь не он же к ней пристал, сама напросилась! Ничего не поймешь, никакой
логики, один голый воющий ужас: ви-и-ий!"

Бывали и экзотические трактовки. Скажем, Новелла Матвеева в
замечательном стихотворении "Хома Брут" - "Как только подумаю о плачевной
участи Хомы Брута, не столько великого грешника, сколько великого
плута..." - выдвигает свою версию фабулы: как это православного человека, да
в храме Божием, извела нечистая сила?! В каком еще фольклоре, в какой прозе
такое мыслимо? (Вспомним, ведь и в самых мрачных готических рассказах -
английских, немецких ли, американских - церковь служит убежищем, перед ней
нечистая сила пасует!) Матвеева предполагает, что Гоголь с его
жизнерадостным, вполне украинским нравом и здоровым мировоззрением
испытывает ужас перед византийской традицией, перед ее суровостью и аскезой:
"Таких и грешников не бывает, какие у них святые". Очень может быть, что
некий подсознательный страх перед церковью и впрямь преследовал Гоголя
(потом страху добавил достопамятный о. Матвей, в последние годы исповедник
Гоголя, вечно пугавший его жуткими картинами ада): действительно церковь в
"Вие" выглядит идеальным местом для всякой нечисти, ведьмы тут чувствуют
себя, как дома, и не зря в финале мы видим храм, заросший дикой и небывалой
растительностью. Но дело, конечно, не сводится к страху перед византийской
росписью и обрядностью: "Вий" - исповедальная, самая откровенная повесть
Гоголя, и страх, лежащий в основе ее, куда более навязчив, чем все прочие
фобии героев его ранней прозы. Тут начинаются глаза: жуткий призрак,
сопровождавший Гоголя всю жизнь; на этом он и рехнулся, хотя рехнулся, так
сказать, со знаком плюс - не деградируя, но, напротив, умудряясь расти над
собою.
Мы найдем отголосок этой же фобии у Достоевского в "Идиоте", в сцене,
когда князя Мышкина будет преследовать чей-то безотрывный взор (мы знаем,
что это взгляд Рогожина); у того же Синявского в великом рассказе "Ты и я"
герой будет ощущать на себе тот же припекающий взгляд, чего-то ждущий от
него, и все время будет бояться, что это за ним следит КГБ,- а следит на
самом деле Бог, от чьего имени и написан рассказ; вот у кого мы все под
колпаком! Но впервые эту тему вывел в русскую литературу Гоголь, у которого
едва ли не главный лейтмотив - упорно следящие за героем (и автором)
невидимые, страшные, требовательные глаза; взгляд, от которого некуда
деться. Ничего удивительного тут нет - если долго всматриваешься в бездну,
не удивляйся, что бездна посмотрит в тебя. Это сказал другой безумец, Ницше,
которого тоже преследовал чей-то взгляд... Вспомним "Портрет" - из более
позднего гоголевского цикла петербургских повестей: самыми живыми на
портрете страшного старика были именно глаза, от прицельного взгляда которых