"Трумен Капоте. Гость на празднике" - читать интересную книгу автора

котором потом долго будут вспоминать...

И правда вспоминали. Не так давно я получил письмо от одной из сестер
Конклин, ныне жены капитана дальнего плавания, живущей в Сан-Диего. Вот что
она пишет: "Я часто вспоминаю тебя в это время года - должно быть, из-за
того, что произошло на одном из наших семейных празднеств в Алабаме на День
благодарения. Дело было за несколько лет до смерти мисс Соук - по-моему,
году в тридцать третьем? Ей-богу, этого дня мне не забыть никогда".
К полудню гостиная была набита до отказа, напоминая улей жужжанием
женской болтовни и сладкими ароматами: миссис Уилрайт благоухала сиреневой
водой, а Аннабел Конклин - спрыснутой дождем геранью. Запах табака реял над
верандой - мужчины сгрудились там, хотя погода была капризная: то начинал
брызгать дождь, то налетал ветер, и тогда солнце заливало все вокруг. Табак
как-то не вязался со всей этой картиной: правда, мисс Соук то и дело брала
потихоньку понюшку - привычка, которую она неизвестно у кого переняла и
обсуждать которую отказывалась наотрез; сестры ее пришли бы в ужас, проведай
они об этом, равно как и дядюшка Б. - он вообще был решительным противником
всех стимулирующих средств, осуждая их с точки зрения нравственной и
медицинской.
Мужественный запах сигар, пряный аромат трубочного табака, наводящий на
мысль об изысканной роскоши, неизменно выманивали меня из гостиной на
веранду, хотя, в общем-то, я предпочитал гостиную: из-за сестер Конклин, по
очереди игравших на нашем расстроенном пианино - бойко, весело, без всякого
жеманства. В их репертуаре был среди прочего "Индейский любовный клич", а
еще военная баллада восемнадцатого года - ребенок взывает с мольбой к
забравшемуся в дом вору: "Не бери ты папиной медали, ведь ему ее за
храбрость дали". Аннабел пела, аккомпанируя себе; она была старшей из сестер
и самой красивой; впрочем, сказать, кто из них красивее, было трудно -
похожи они были, словно близнецы, только роста разного. При виде сестер
Конклин на ум приходила мысль о яблоках - упругих и ароматных, сладких, но
чуточку терпких, как сидр; волосы их, заплетенные в косы, были с черным
отливом, словно лоснящийся круп ухоженного вороного скакуна, а когда они
улыбались, брови, нос, губы у них как-то забавно подпрыгивали, и это
прибавляло к их чарам еще и прелесть юмора. Но всего симпатичней была
некоторая их полнота - "приятная полнота", вот это будет точное выражение.
Слушая, как Аннабел поет и аккомпанирует себе на пианино, я почувствовал,
что влюбляюсь в нее, и вот тут-то вдруг ощутил присутствие Одда Гендерсона.
Именно ощутил: еще не видя его, я понял, что он здесь, - так, скажем,
настораживается бывалый лесовик, чуя опасность: встречу с гремучей змеей или
рысью.
Я обернулся - и вот он, собственной персоной: стоит у входа в гостиную,
одна нога в комнате, другая за порогом. Остальные, должно быть, видели в нем
всего-навсего долговязого, словно жердь, двенадцатилетнего паренька,
грязнулю, постаравшегося праздника ради как-то справиться со своими
непокорными патлами: он разделил их на косой ряд и причесал, влажные волосы
еще сохраняли следы гребешка. Но мне он был страшен, словно джинн,
нежданно-негаданно выпущенный из бутылки. Ну и дубина же я, как я мог
думать, что он не придет! Любой дурак догадался бы, что он явится непременно
- хотя бы из одной вредности: насладиться тем, что испортил мне долгожданный
праздник.