"Джон Ле Карре. Маленькая барабанщица" - читать интересную книгу автора

кошерной пищей и, снисходительно одобрив красоты израильской природы,
вдруг походя пренебрежительно отозвался об израильском вине, они
восприняли его слова с благодушием, которое, как почувствовал Алексис,
дорого им стоило. И даже когда силезец, пустившись рассуждать о
возрождении в Германии еврейской культуры, упомянул о евреях-нуворишах,
хитро загнавших в угол франкфуртских и берлинских дельцов, они предпочли
промолчать, хотя финансовые выкрутасы здешних евреев, не внявших зову
родной земли, вызывали в них брезгливость не меньшую, чем толстокожесть
колбасников-немцев. Но с приездом Шульмана все изменилось и прояснилось.
Он и был тем лидером, которого они так ждали, этот Шульман из Иерусалима,
о прибытии которого всего за несколько часов их оповестили телефонным
звонком из Центра в Кельне, где тоже были озадачены его появлением.
- Они шлют еще одного специалиста. Он доберется сам.
- Специалиста в какой области? - осведомился Алексис, отличавшийся
странной для немца неприязнью к профессионалам.
Неизвестно. Но вот он перед ним, как показалось Алексису, на вид
никакой не специалист, а крутолобый энергичный ветеран всех битв со времен
Фермопил, возраста неопределенного - от сорока до девяноста, коренастый,
крепкий, по внешности скорее славянин, чем еврей. широкогрудый, с
решительной походкой борца, а рядом этот энтузиаст-помощник, о котором
вообще никто не предупреждал. Может быть, он и не Кассий вовсе, а скорее
студент из романов Достоевского - истощенный, обуреваемый демоническими
страстями. Шульман улыбнулся, и морщины - глубокие рытвины, прочерченные
водой, столетиями стекавшей по одному и тому же каменному руслу, -
обозначились резче, а глаза сузились, превратившись в щелки, как у
китайца. Потом, вслед за ним, но не сразу, улыбнулся и его помощник, как
эхо отзываясь на какую-то потаенную и мудреную мысль. Во время рукопожатия
правая рука Шульмана захватывала вас каким-то молниеносным крабьим
движением и если инстинктивно этому не воспротивиться, казалось, уже и не
спастись. Зато руки помощника висели как плети, словно он им не доверял. В
разговоре Шульман так и сыпал парадоксами, затем делал паузу. словно
прислушиваясь, какой из выстрелов в этой канонаде дошел по назначению, а
какой бумерангом вернулся к нему. Голос помощника следовал за ним, как
команда санитаров с носилками, тихо подбирающая трупы убитых наповал.
- Я - Шульман, рад с вами познакомиться, доктор Алексис, - сказал
Шульман по-английски, совершенно не стесняясь своего акцента.
Просто Шульман.
Ни имени, ни звания, ни ученой степени, ни профессии или где служит.
А помощник его и вовсе не представился; если и было у него имя, то не для
немцев. Так называемому специалисту нужен был отдельный кабинет, и он
незамедлительно получил его, о чем позаботился его заморыш-помощник.
Вскоре за закрытыми дверьми уже неумолчно раздавался голос Шульмана -
точь-в-точь заезжий судейский чиновник, инспектирующий и оценивающий
результаты следствия, проведенного до него. "Ловкач". - подумал Алексис,
хотя и сам был не промах. Когда он замолк, Алексис удивился: интересно,
что могло заставить его закрыть рот? Может, они молятся, если вообще
молятся? Или теперь настал черед заморыша, в таком случае понятно, почему
не доносится ни звука: в компании немцев его голос был так же неприметен,
как неприметно тело.
Но самой замечательной чертой Шульмана, как показалось Алексису, была