"Джон Ле Карре. Маленькая барабанщица" - читать интересную книгу автора

пробудили в нем откликов, хотя, едва не сойдя с ума от горя, он готов был
помочь всякому и во всем, только бы ощутить себя полезным следствию. Нет,
какие были на ней туфли, он не помнил, насчет губной помады, духов, туши
на ресницах тоже ничего не мог сказать и были ли ее волосы крашеными или
это был парик, также не знал. Да и как можно было ожидать от него,
экономиста по образованию, хорошего семьянина, человека робкого и
чувствительного, чьим единственным интересом, помимо интересов семьи и
родного Израиля, был интерес к Брамсу, как можно было ожидать, что он
станет разбираться в дамских красках для волос?
Вот красивые ноги он запомнил, запомнил и шею, очень белую. Да,
рукава у платья были длинные, не то он обратил бы внимание на ее руки. Со
всех немецких складов одежды ему присылали всевозможные платья синего
цвета, но как ни тщился, он не мог припомнить, были ли у нее на платье
воротничок и манжеты другого цвета, и сколько он ни терзал себе душу,
память не улучшалась. Чем больше его расспрашивали, тем больше он забывал.
Случайные свидетели подтверждали отдельные детали его рассказа, но
добавить что-либо существенное не могли. Лимузин или такси был то ли
"опелем", то ли "фордом". Серый; не очень чистый; не старый, но и не
новый. Номер боннский, нет, зигбургский. Да. на крыше был опознавательный
знак такси. Нет, крыша была гладкая, как стеклышко, и кто-то слышал, что
из машины доносилась музыка, какая программа - неизвестно. Да, это было
радио. Нет, радио не было. За рулем был мужчина кавказского типа. но может
быть, это был турок. Да, конечно, турки это все устроили! Он был бритый, с
темной бородой. Нет. светлый. Хрупкого телосложения, мог быть переодетой
женщиной. Кто-то уверял. что на заднем стекле болталась фигурка
трубочиста. Или же это могла быть наклейка. Да, конечно же, наклейка.
Кто-то приметил, что на шофере была куртка с капюшоном. А может быть,
свитер.
На этой мертвой точке израильская команда словно впала в коллективную
кому. Ее охватила летаргия. Израильтяне приезжали поздно и уезжали рано,
проводя много времени в посольстве, где их, видимо, снабжали свежими
инструкциями. Так проходили дни, и Алексис решил, что они чего-то ждут. На
третий день к их команде присоединился широколицый мужчина постарше,
представившийся Шульманом; его сопровождал какой-то заморыш чуть ли не
вдвое моложе его. Алексис подумал, что они похожи на еврейских Цезаря и
Кассия.

***

Прибытие Шульмана и его помощника принесло облегчение совестливому
Алексису, которого утомляла необходимость сдерживать раздражение оттого,
что расследование застопорилось и надо было мириться с постоянным и
утомительным присутствием силезца-полицейского, судя по всему, метившего
не столько в его помощники, сколько в преемники. Первое, на что он обратил
внимание: приезд Шульмана явно подогрел израильтян. До него им словно
чего-то не хватало. Они были вежливы, не употребляли спиртного и терпеливо
расставляли свои сети, постоянно сохраняя загадочную спайку восточного
боевого отряда. Их самообладание у всех, кому это качество присуще не
было, вызывало даже какое-то чувство неловкости, и когда, например, во
время короткого перерыва на обед нудный силезец решил поиронизировать над