"Джон Диксон Карр. Убийство арабских ночей ("Гидеон Фелл")" - читать интересную книгу автора

бы зайти в него, хотя так и не собрался. Наше отделение получило строгий
приказ присматривать за ним - не только за самим музеем, но и за кварталами,
где живут высокопоставленные лица. Я предполагаю, вы должны были слышать о
старом Джеффри Уэйде, хотя бы как о владельце значительного банковского
счета. Тем не менее даже наличие оного не могло удовлетворить его. Хотя я
никогда не сталкивался с ним, его описывали как человека вспыльчивого,
эксцентричного и как "самого большого шоумена в мире". Кроме того, я знал,
что он владеет кое-какой собственностью в районе Сент-Джеймсского парка,
включая дома на Пэлл-Мэлл.
Лет десять назад он основал небольшой частный музей (открытый для
посетителей) и сам стал его куратором. Насколько я был осведомлен, в нем он
собрал коллекции азиатского или, точнее, восточного искусства, хотя
припоминаю, что несколько лет назад читал статью, в которой говорилось, что
в музее Уэйда имеются также великолепные образцы ранних английских карет; по
убеждению старика, в музее должна была быть всякая всячина. Музей
располагался на Кливленд-роу, по другую сторону площади от Сент-Джеймсского
дворца. Но он тянулся до восточного конца улицы, где его окружали
мрачноватые скверики и здания, брошенные, казалось, еще в восемнадцатом
веке. Даже днем это соседство не радовало глаз - тут вовсю гуляло эхо, ну а
ночью в этих местах в голову могло прийти все, что угодно.
Так что, когда Хоскинс упомянул музей, я заинтересовался. Я сказал,
чтобы он перестал изрыгать серный дым и доложил, что случилось.
- Я делал обход, - подтянувшись, сказал Хоскинс, - и шел по
Кливленд-роу в западную сторону. Время, сэр, было около одиннадцати.
Направлялся я по маршруту к той точке на Пэлл-Мэлл, где должен был миновать
констебля. Я прошел мимо музея Уэйда. Вы видели его, сэр?
Мне и впрямь доводилось проходить мимо него несколько раз, и в памяти
всплыло двухэтажное каменное строение, выходящее фасадом на улицу,
обнесенное с обеих сторон узкими высокими стенками. Кроме того, у дома были
массивные бронзовые двери, по фризу которых шла то ли арабская, то ли
какая-то другая надпись: она-то и заставляла обратить внимание на здание. И
я, и Хоскинс проезжали мимо него, когда несли конное патрулирование; боюсь,
что после того дежурства я уже долго не смогу ездить верхом.
- Вот я и решил про себя, - хриплым конфиденциальным голосом продолжал
Хоскинс, - решил про себя проверить двери и убедиться, что Бартон ничего не
упустил. Так вот, сэр, двери были плотно заперты; я осветил их фонариком, ни
о чем таком не думая, посветил наверх... - Он остановился. - Потом
повернулся, и я не мог ошибиться, сэр. Потому что он сидел наверху на стене.
Высокий, худой пожилой человек в цилиндре и во фраке. И у него были длинные
светлые бакенбарды.
Я внимательно посмотрел на Хоскинса. Я не знал, то ли мне смеяться, то
ли браться за дело; не знай я его достаточно хорошо, мог бы поклясться, что
тут какое-то недоразумение. Но он был до ужаса серьезен.
- Да, сэр, именно это я и хочу сказать! Сидел на стене. Я направил на
него фонарик; естественно, я был слегка ошеломлен - в его-то годы, да еще в
этом мятом, сбитом набок цилиндре, словно... но я окликнул его: "Эй! Кто вы
и что вы там делаете?" Затем я быстро взглянул на него и вынужден
признать...
- Вы слишком возбуждены, сержант, - добродушно заметил я.
- Ладно, сэр, можете смеяться, - мрачно согласился Хоскинс и