"Льюис Кэррол. Сильвия и Бруно" - читать интересную книгу автора

сегодня же вечером?
И осмелишься ли ты, зная это, сказать самому себе: "Ну, возможно, эта
пьеса и впрямь безнравственна: положения, возможно, слишком уж сомнительные,
диалог чересчур энергичный, ужимки с намёком. Не могу сказать, будто совсем
всё это извиняю, но написано так талантливо, что, право слово, стоило
посмотреть. Впрочем, завтра я начну более строгую жизнь!" Всё завтра, завтра
да завтра!

"Те, кто, греша, от Бога ждут
Печаль о грешных, но не суд,
Неправы в Боге; Божья власть
Оставит милость - им упасть
И мухой, опалённой вдруг,
Кружить вкруг стержня смертных мук,
Затем ползти на животе
В забвении и в слепоте".

Позвольте на минуту прерваться и сделать одно замечание. Я считаю, что
эта мысль о возможности смерти, - если только невозмутимо встретить такую
мысль и спокойно признать - могла бы послужить наилучшей проверкой того,
стоит ли нам посещать места увеселения. Коль скоро мысль о внезапной смерти
вызывает особенный ужас, когда приходит вам в голову в театре, значит, для
вас театр, скорее всего, пагубен, хотя для других он может быть безвреден, и
вы подвергаетесь серьёзной опасности, посещая его. Уверен, что лучшее
правило таково: не следует жить там, где страшно умереть.
Только когда мы осознали, что настоящая цель жизни - не удовольствие,
не знание, даже не самая слава, "последняя немощь доблестных умов"* - но
развитие личности, восхождение к высшему, благороднейшему, чистейшему
идеалу, возведение совершенного Человека; только когда мы чувствуем, что
встали на этот путь и верим, что не свернём с него, смерть не ужасает нас,
это больше не тьма, но свет, не конец, но начало!
______________
* Цитата из Мильтона ("Ликид", или "Люсидас", ст. 67), ставшая крылатой в
английской литературе.

И ещё одно следует призвать в оправдание: я, честно говоря, без всякого
сочувствия отношусь к британской страсти, именуемой "Спорт", хотя в былые
дни, да и сейчас, несомненно, в некоторых своих формах она является
прекрасной школой смелости и хладнокровия в опасную минуту. Нет, я не вовсе
лишён сочувствия к подлинному "Спорту": я искренне могу восхищаться отвагой
человека, который с тяжкими физическими усилиями и рискуя жизнью ловит
какого-нибудь "людоеда"-тигра - и я вполне разделяю его чувства, когда он
ликует в бурном возбуждении погони и в предчувствии схватки грудь в грудь с
обложенным чудовищем. Но недоумение и горечь овладевают мною при виде
охотника, который праздно и безопасно для себя ищет удовольствия в том, что
для беззащитных созданий означает дикий страх и агонию смерти; более того,
меня изумляет, если охотник - из тех, кто обязался проповедовать людям
религию всемирной любви; наконец, я испытываю негодование, когда он
принадлежит к тем "нежным и чувствительным" существам*, чьё самоё имя служит
символом Любви: "Твоя любовь ко мне была чудом, превосходящим любовь