"Майкл Чабон. Окончательное решение " - читать интересную книгу автора

буквальном смысле столь не от мира сего, что на мгновение они
зафиксировались в сознании лишь как череда неосторожных звуков, дикого
птичьего бормотания, лишенного всякого смысла.
- Bist du Deutche?[4] - наконец выговорил старик, не будучи вполне
уверенным, к кому именно обращается - к мальчику или птице. Последний раз он
говорил по-немецки лет тридцать назад, и теперь чувствовал, как слова падают
с верхней полки памяти, завернутые из-за длительной невостребованности в
пыльный креп.
Осторожно, с первыми признаками эмоций во взгляде мальчик кивнул.
Старик сунул в рот пораненный палец и принялся его сосать, не отдавая
себе отчета в том, что делает, и не замечая соленого привкуса собственной
крови. Встреча с одиноким немцем в Южном Даунсе в июле 1944 года, к тому же
мальчиком, - вот загадка, пробудившая в нем былую пылкость и энергию. Он был
рад, что поднял свою согбенную славу из коварных объятий кресла.
- Как ты сюда забрался? - спросил старик. - Куда идешь? И откуда, бог
ты мой, у тебя попугай?
Потом каждый вопрос он с переменным успехом перевел на немецкий.
Мальчик стоял, слегка улыбаясь и почесывая затылок попугая двумя
смуглыми пальцами. Сосредоточенность его молчания свидетельствовала о чем-то
большем, нежели простое нежелание разговаривать. Старик подумал, что перед
ним не столько немец, сколько умственно отсталый, неспособный издавать
осмысленные сочетания звуков. И ему пришло в голову провести нечто вроде
эксперимента. Он протянул вперед руку, давая ребенку понять, что следует
подождать его здесь. Затем вновь удалился во мрак своего дома. В боковом
шкафчике, стоявшем за покореженным металлическим ведерком для угля, где
когда-то хранились курительные трубки, старик разыскал жестянку с
фиолетовыми пастилками, покрытую, словно мехом, пылью, - на ее крышке был
проштампован портрет английского генерала, чья великая победа давно уже не
имела никакого отношения к современному положению дел в Британской империи.
По стариковской сетчатке плавали пестрые пятнышки и головастики - реакция на
воздействие летнего солнечного света и яркого перевернутого явления мальчика
с попугаем на плече. Вдруг он воспринял себя таким, каким видел его мальчик,
брюзжащим великаном-людоедом, вылезающим из темного дома с соломенной
крышей, как в сказке братьев Гримм, со ржавой коробочкой подозрительных
конфет в костлявой, когтистой лапе. Выйдя вновь на свет, он был удивлен и
одновременно обрадован, найдя мальчика на том же месте.
- Вот, - сказал он, протягивая жестянку. - Много лет прошло, но в мое
время конфеты считались чем-то вроде детского эсперанто. - Он ухмыльнулся,
безусловно, кривой и людоедской ухмылкой. - Иди сюда. Съешь пастилку. Ну-ка,
ну-ка, давай.
Мальчик кивнул, пересек песчаный дворик и взял конфету из коробки. Он
съел три или четыре маленькие горошинки, а потом в знак благодарности
поклонился со значительным видом. Немой, что-то не в порядке с голосовым
аппаратом.
- Bitte[5], - сказал старик, и впервые за очень много лет его сердце
охватила старая тревога, смешанное чувство нетерпения и удовольствия,
вызванное великолепным нежеланием окружающего мира отдавать без борьбы свои
тайны. - Ну а теперь, - продолжал он, облизывая пересохшие губы с истинно
людоедским видом, - расскажи, как это ты оказался так далеко от дома.
Во рту у мальчика, стуча о маленькие зубы, как бусинки, перекатывались