"Алексей Чадаев. О чем говорится в сказках?" - читать интересную книгу автора

кадром... На самом деле, меня давно, еще с детства, мучал этот вопрос: ну
хорошо, избавились они от директора, сделали свой собственный театр - а кто
организует антрепризу? Кто продает билеты? Кто занимается бухгалтерией? Кто
отвечает за кадровый состав труппы? Это говорящее полено? Старый алкоголик
Карло? Пудель Артемон?
Очевидно, что это должен быть кто-то опытный. И это не мог быть никто,
кроме кота и лисы. Они имели опыт сотрудничества с Карабасом, но при этом не
были замечены в насилии над куклами и не имеют, как Дуремар, отрицательной
репутации в глазах прудового сообщества. А та история с закопанными
золотыми - кто нынче без греха? И потом: никто ведь не заставлял Буратино
закапывать золотые, он сделал это сам, добровольно и с песней...
Черепаха Тортилла может быть довольна. Какая, в сущности разница, кто
нынче пилит бюджеты обновленного кукольного театра, пока радостные буратинки
пляшут на сцене польку "Карабас". Главное, что возможность выдать в случае
чего новый ключик очередному буратине всегда остается у нее...
...а про нос все украинский писатель Гоголь уже без меня рассказал.

17. Итак, "Гуси-лебеди".

Сказка мутная, темная и, что греха таить, страшноватая. При этом самые
стремные, на уровне детского страха эмоции вызывает не Баба-Яга -
старый-добрый и знакомый отовсюду персонаж, а сами эти летающие демоны,
врывающиеся в дома и утаскивающие детей - что-то вроде дементоров-ментодеров
из "Гарри Поттера". Но это хотя бы понятно по генезису - детские страхи
развиваются, как правило, благодаря родителям, которым нужен какой-нибудь
отрицательный персонаж, чтобы пугать детей, если они не слушаются. В наше
время это почему-то чаще всего "дяденька милиционер", который "придет и
заберет" (оттого так легко легло на фольклорный язык появившееся в 2003 году
понятие "оборотни в погонах"). Хотя еще Михалков-старший возмущался в "Дяде
Степе", что некоторые несознательные родители "милицией пугают непослушных
малышей", таковых несознательных с тех пор стало только больше. Но тут, во
всяком случае, очевидны параллели.
Гораздо интереснее другое. В сказке очень странным образом ведут себя
яблоня, печка и речка. В качестве платы за свои услуги они не требуют благ
или каких-либо встречных услуг, а, напротив, заставляют потребить свою
собственную продукцию: соответственно яблоки, пирожки и молоко с киселем.
При этом из контекста сказки мы понимаем, что яблоки скорее всего
кисловатые, пироги наверняка горелые, а то речное пойло, которое впаривается
Аленушке под видом молока, и вовсе никакой содержательной критике не
подлежит. Поэтому всем трем "производителям" стоит немалых трудов убедить
Аленушку воспользоваться их продуктами, и та на это соглашается только при
непосредственной угрозы попасть под крыло гусей-лебедей.
В этом смысле сказка удивительно современная: в ней действуют
технологии даже не постиндустриальной, а постмаркетинговой эпохи. Понятно
ведь, что печка с речкой заставляют Аленушку жрать свою бурду не ради того,
чтобы приобрести в ее виде нового "лояльного потребителя" - ясно, что такая
задача не стоит: в тех местах она оказалась случайно и вряд ли когда-либо
вернется. Поэтому тут налицо "стокгольмская" модель экономического
взаимодействия, т.е. такая, в которой производитель и потребитель совместно
производят продукт для потребителя, а кто и кому платит за процесс