"Вера Чайковская. Случай из практикума (Повесть)" - читать интересную книгу автора

стала прыткая да смешливая!
Но когда он заговорил об отъезде с господином Нагелем, у того задрожала
челюсть, и он, вынув большой платок с вензелем в уголке, долго сморкался,
изредка прикладывая платок то к одному, то к другому глазу.
- Дорогой! Превосходнейший! Умоляю вас ради вашей жены и детей! Ах,
простите, я не знал, что вы не женаты. Ну, так ради всего для вас светлого -
вспомните сестру, мать! Побудьте с нами! Я стал слезлив в этой стране. Я был
как скала, как древний скальд. Но эти бабы, эти русские характеры, эти
перепады погоды, скачки цен на рынке, перемены настроений, политическая
неустойчивость, эти болезни, от которых нет никакого спасения, и только чудо
может спасти... Дорогой! Превосходнейший! Она за два года впервые
пробежалась - я видел в окно. Туда и назад. Зачем я работал? Кому все
оставлю? Мое единственное дитя умирало, а ваше появление...
Петр Андреевич не мог больше вынести этой слезливой патетики и согласился
пробыть здесь еще несколько дней. Во флигеле. Ваша дочь пожелала туда
переселиться, без горничной, что, по-видимому, не удобно.
- Ах, пусть делает как хочет.
Осчастливленный отец, вероятно, и раньше не привык перечить своей Ниночке, а
теперь и вовсе размяк. Уходя, Петр Андреевич на секунду задержался у стола,
вынул из кармана ручку, пенсне, попросил листок и выписал папаше Нагелю
брому. На ночь несколько капель. Разбавляйте кипяченой водой. Обязательно.
Чтобы погода не влияла.
Да, и почему бы вам, почему бы не заняться, к примеру, обустройством
заводской территории, построить что-нибудь для рабочих - школу, библиотеку?
Все бы мысли отвлекались от неизлечимых болезней.
- Ах, это. Это уже не мы, это наши наследники. Нам бы, как говорится,
первоначальный капитал сохранить. Такие налоги, что, того и гляди, все
рухнет. (Дорику даже обидно стало, как глупо все повторялось, и у всех
почему-то был только "первоначальный" капитал, а до парков, библиотек,
художественных собраний руки доходили у ничтожного меньшинства, и не самых
богатых.)
Доктор вышел на воздух. Какие-то барышни неслись из большого дома в сторону
деревянного флигеля - кто с подушкой, кто с одеялом, кто с самоваром. Можно
было подумать - Мамай прошел или собирался пройти. Петух... (Нет, петух тут
был уж вовсе ни к чему...) Тут нужен был художник. Но пока, кажется, рано, а
вот для художницы в самый раз...
Чай Петр Андреевич пил в одиночестве на веранде, наливал его в чашку с
голубой розочкой из того самовара, который видел в руках одной из заполошно
бегущих к флигелю барышень. Чай, баранки, сыр, булка с маком, варенье, мед -
это был легкий ранний ужин, выбранный по его вкусу. Было и вино, но он не
привык - вернее, уже отвык - пить так рано и в одиночку. Его подопечная, как
видно, устраивала свое гнездо в одной из нижних комнат флигеля, но когда он
вышел на цветущий двор, то увидел Нину сидящей на раскладном стуле среди
лип. Перед ней стоял небольшой мольберт, рядом на столике - краски. На
голове - светлая широкополая шляпа, изменившая ее облик до неузнаваемости. К
такой даме, да еще художнице, он бы в жизни не подошел. Это была "богема",
которой он не то чтобы чурался, но, испытывая позывы любопытства,
одновременно подозревал этих господ, барынек и барышень в желании
"поинтересничать", поиграть в бирюльки, в то время как все настоящее
требовало полной отдачи, хотя об этом совсем не надо было громко возвещать