"Вера Чайковская. Случай из практикума (Повесть)" - читать интересную книгу автора

миру.
Подошел и молча покосился на то, что возникало на холсте у Нины, нечто
радужно-зеленое с голубоватыми подтеками.
- Не смотрите. Я только начала.
- Я все равно ничего не понимаю, даже если бы вы кончали.
- Большинство не понимает. Только редко кто признается. Это, знаете, я от
кого слышала? От Серова Валентина Александровича. Я тогда совершенно
обалдела от его "девушек" - увидела в репродукциях и рванула в Москву. Год
проучилась в Московском училище живописи - без всяких горничных, заметьте! -
а потом на меня такая тоска напала, такой ужас. Я к нему тогда кинулась,
зашла в кабинет - Валентин Александрович, живопись спасает? Спрашиваю, а
сама вижу - прежде не замечала, - какой у него несчастный, затравленный вид,
и сам он такой маленький, серенький, как воробушек. Руку держит на груди - в
училище шептались, что он убедил себя, будто умрет молодым от сердечного
приступа, как отец.
- Вы ведь Нина Нагель, да? (Узнал!) У меня одна из кузин - Нина. Спасает ли?
Талант спасает, да и то не уверен... Сейчас вот хочу съездить в Италию.
Засиделся здесь. Нового хочется. Подхвачу Бакстика, Остроухова Илью - кто
поедет, и - в Венецию. Там я когда-то... В принципе не спасает ничто. Только
если время остановится. Так и запомните, - если время остановится... - И
отвернулся. А мною овладело уже такое, такое беспросветное...
- Дурак ваш Серов, не видал, что за художник, а дурак отменный!
- Валентин Александрович?
- Да хоть Александр Валентинович! Что вы меня именем гипнотизируете! Слышал,
что известный, - царских особ пишет... Это что же, ждать конца света, когда
"времени больше не будет"? Эка, хватил! Мне, знаете, что кажется важным с
медицинской точки зрения? Что рука у вас потянулась к зеленым, голубым
краскам, - а это жизнь, это зелень, это лето и детская радость. А тот, для
кого все кончено, возьмется за серую, коричневую, наляпает грязных пятен,
обведет черным контуром...
- Оказывается, вы в живописи понимаете!
- Я в жизни понимаю и медицину старался с толком изучать!
Он оставил Нину, а сам обошел "вторую" территорию, которую обитатели
"первой" по странной случайности не успели еще испортить и изуродовать.
Дошел до небольшого озерца, окруженного ивами. Ивы так удачно склонились и
переплелись, что он решился даже обнажить свое незагоревшее длинное тощее
тело, которого всегда почему-то немного стыдился, и окунуться в озерце: еще
не известно, удастся ли во флигеле принять ванну или хотя бы ополоснуться.
Вода была холодновато-спокойной, небо еще совсем по дневному ясным,
светло-серым, как и вода, и он подумал, что будь он художником... Но нет,
художником он бы не стал. А вот фельетоны пописывал, - сначала нечто вроде
популярных статей с описанием реальной современной медицинской практики,
вызывающей гомерический хохот. Постепенно эти опусы стали попадать в
газетный раздел юмора, правда, в последнее время у него прибавилось желчи и
раздражения, и вещи его мало кого веселили. Впрочем, критики как не замечали
его прежних рассказов, так не замечали и нынешних.
Писать - и именно самые озорные свои вещи - стал тогда, когда понял, что
можно или вовсе спиться, или удариться в настоящий разврат, или умереть от
тоски - от той самой непонятной тоски, от которой два года чахла его
нынешняя пациентка. Так что это был случай, известный ему из собственной