"Александр Чаковский. Это было в Ленинграде (Трилогия, 1 и 2 части) " - читать интересную книгу автора

- С посылками медлить нельзя, - заметил редактор, - здесь каждый час
дорог. Оставьте-ка адреса, утром машина повезёт газеты и доставит ваши
посылки.
Я отдал ему листок с адресами.
До гостиницы "Астория" было совсем близко. Огромное здание из серого
камня выглядело мрачно. Витрины были доверху засыпаны песком и забиты
досками. В темноте громоздился Исаакий. "Ну вот, - подумал я, - круг и
замкнулся. Вот из этого окна мы смотрели на собор. Вот тут, на площади,
сейчас заваленной сугробами, когда-то зеленел сквер..."
Я протиснулся в узкий проход, оставшийся от двери, забитой досками. На
меня пахнуло холодом и сыростью. Я огляделся. Где-то вдали, как лампада,
горела коптилка. Я подошёл к огню. В нише, за столом, сидела женщина. Она
была в шубе с поднятым воротником и повязана платком так, что лица её не
было видно. Мне показалось странным спросить обычное: "Есть ли номера?" -
и я спросил, можно ли мне устроиться недельки на две. Женщина отвечала
медленно и устало, и голос её, доносившийся из глубины шубы и платков,
звучал тускло и глухо.
Мне дали комнату на втором этаже. В темноте, ощупью, пробрался на
второй этаж. В дали коридора показалась красноватая точка, и я услышал
гулкие шаги по каменному полу. Скоро я поравнялся с высоким человеком в
шубе внакидку. Он помог найти мой номер и быстро пошёл по коридору,
прикрывая огонь ладонью.
Я открыл дверь, чиркнул спичкой и зажёг коптилку. Язычок коптящего
пламени почти не давал света. Всё же я различил, что стою в большой
комнате, и увидел двуспальную деревянную кровать. Это было почти всё, что
мне хотелось сейчас увидеть. Я сел в кресло, стоящее у столика, и вынул из
кармана маленькую фотографию. Поставил карточку на стол, прислонив её к
чернильнице. При свете коптилки родное лицо казалось чужим. Потом подошёл к
кровати. Одеяло и подушки были холодные и сырые. Стал раздеваться, коченея
от холода, залез под одеяло и сверху укрылся полушубком.
Но спать не мог. Лежал и думал о том, как медленно тянется ночь, и о
том, что когда-нибудь настанет утро и я пойду туда, за Нарвскую заставу.
Было совершенно тихо, и казалось, что только один я живу в этом здании,
огромном, как собор, и холодном, как колодец.
Потом мне послышались звуки рояля. Я подумал, что это галлюцинация, но
всё же приподнялся и прислушался. Сомнений быть не могло, это был рояль.
Играли где-то далеко, и в абсолютной тишине звуки доносились до меня тихими
и прозрачными, как кристалл. Это был лейтмотив Шестой симфонии Чайковского.
Было страшно лежать в этом холодном здании, во мраке, тишине и холоде, и
слушать самое трагичное, что когда-либо было создано композитором.
Эта симфония повергала меня в смятение и тогда, в те далёкие времена,
когда горели огни и люди жили по-настоящему. Я попытался вспомнить, когда я
слышал её в последний раз, и стал перебирать события моей предвоенной
жизни, но потом всё это ушло куда-то вглубь, и только рояль звучал, и мне
казалось, что это я сам играю; я ощущал холод от прикосновения пальцев к
клавишам, и аккорды звучали у меня в ушах; а потом уже не стало ничего -
ни звука, ни клавишей, а было ощущение чего-то огромного, громоздящегося в
ночи, как Исаакий... Затем начали бить зенитки, сначала далеко и глухо, как
морской прибой, а затем близко, как удары в барабан. Потом я заснул, а
когда проснулся, мне захотелось снова услышать рояль, но было тихо, совсем