"Карел Чапек. Гордубал" - читать интересную книгу автора

нее и волы есть? - Ах, ты господи, да еще какие! Подольские, рога - точно
кто руки расставил. Два вола, сударь. - Ну, а овцы? - И овцы и бараны,
сударь, те пасутся повыше, на Дурной Полонине. Умна и богата Полана. - А
мужа у нее нет? Что машешь рукой, разве нет у нее хозяина? Эх, парень, своих
не узнаешь - поднес руку к глазам и стоит, стоит, будто пень.
Сердце Юрая учащенно бьется; он останавливается передохнуть: "Уф-уф!
уф-уф!" Это свыше его сил, это так неожиданно, Гордубал захлебывается, точно
человек, упавший в воду: вдруг он очутился у себя дома. Дома! Не успел
сделать и двух шагов по каменистому оврагу, как нахлынули воспоминания: да,
да, этот овражек испокон веков тут, как и кусты терновника, опаленные
кострами пастухов; по-прежнему цветет на каменистой осыпи коровяк, тропинка
теряется в тимьяне и сухой траве... вот и камень, поросший мхом, и
горечавка, и можжевельник, вот опушка, и сухие коровьи лепешки, и
заброшенный пастуший шалаш; нет больше Америки и нет восьми лет; все, все,
как было: блестящий жук на листьях чертополоха, скользкая трава, далекие
колокольцы, седловина над Кривой, бурые заросли осоки и дорога к дому...
Дорога, по которой неслышно шагает горец, никогда не бывавший в Америке,
дорога, благоухающая коровами и лесом, прогретая солнцем, как хлебная печь;
дорога вниз в долину, каменистая и вытоптанная скотом, местами болотистая от
родников, прыгающих по камням... ах, госпоЛи боже, что за чудная тропинка,
прихотливая, как ручей; она поросла сочной травой, шуршит щебнем, хлюпает в
болоте и скрывается в лесной чаше: нет, сэр, это вам не шлакобетонный
тротуар в Джонстоне, скрипящий под подошвой. Нет ни рейлингов[27], ни толпы,
шагающей к майне[28], - ни души кругом, ни души, только тропинка вниз, ручей
да стада, вызванивающие колокольчиками... Дорога домой, возвращение, бубенцы
на шеях телят и синие цветы у потока...
Юрай Гордубал шагает размашисто - что ему чемодан, что ему восемь лет;
это же дорога домой, по ней ноги несут тебя сами. Так в сумерки возвращается
стадо: коровы, несущие полное вымя, позвякивают звонками - бим-бам, бим-бам,
тренькают бубенчики телят... А что, если присесть тут и подождать темноты?
Войти в деревню под перезвон колокольцев в тот час, когда бабы выходят на
крылечко, а мужики стоят у заборов: гляньте-ка, гляньте, кто это к нам идет?
А я, точно стадо с выгона, прямиком в распахнутые ворота: добрый вечер,
Полана! Вот и я, да не с пустой мошной!
Или нет, лучше обождать до ночи, пока пройдет скотина, пока все уснут,
и стукнуть в окно: Полана, Полана! - О господи Иисусе, кто там? - Я, Полана.
И сразу к тебе. - О, слава богу! - А где Гафья? - Гафья спит.
Разбудить? - Нет, нет, пускай спит. - Ну, слава богу!
Гордубал шагает еще быстрей. Ей-богу, легко идти человеку, коли у него
спешат-торопятся мысли!
Да, не поспеть за ними, как ни беги. Мысли тебя обгоняют, в мыслях ты
уже у рябины, что растет на краю деревни - кыш, гуси, кыш!.. Вот ты и дома.
Загорланить бы сейчас - эй, все, кто есть, гляньте, кто идет, какой
американец, тру-ту-ту, дивитесь, boys[29], алло! А теперь замолчи, - вот он,
твой дом. Полана треплет лен на дворе. Подкрасться сзади и закрыть ей
глаза. - Юрай! - Как ты узнала меня, Полана? - Слава богу, мне ли не знать
твои руки, Юрай!
Гордубал бежит по долине, не чуя в руке чемодана, в котором сложена вся
Америка: синие сорочки, костюм из Манчестера и Тедди-бэр[30] для Гафьи; а
вот и для тебя, Полана, материя на платье, такую носят в Америке, душистое