"Карел Чапек. Обыкновенная жизнь" - читать интересную книгу автора

да, была прочная колея, по которой я мог катиться. У меня, видно, натура
службиста: мне нужно, чтоб жизнью моей управляли обязанности, мне нужно
ощущение, что я функционирую правильно и в полную силу. Потому столь
плачевно и закончился мой пражский период, что я утратил точную надежную
колею. Мной уже не повелевали никакие расписания, никакие уроки, которые
следовало приготовить к утру. А так как никакой иной авторитет не подчинил
меня себе сразу, я и признал безумный авторитет толстого пьяного поэта.
Боже, как все просто, а я-то тогда воображал, будто переживаю бог весть что.
Даже стихи писал - как каждый второй студент тех времен - и думал, что
наконец-то нашел себя. Когда же я просил службы на железной дороге, то делал
это назло, чтоб показать отцу, но на самом деле, еще неосознанно и вслепую,
я тогда уже искал под ногами твердую - и свою дорогу.
И есть еще одна на первый взгляд мелочь - не знаю, не преувеличиваю ли
я: ведь я начал сходить с рельс в ту минуту, когда, с сундучком в руке,
торчал на перроне, растерянный и жалкий, чуть не плача от позора и смятения.
И долго я жгуче стыдился этого своего поражения. Как знать, быть может, я
стал "паном с вокзала", а под конец даже одним из важнейших винтиков в
железнодорожной машине еще и затем, чтобы перед самим собой загладить и
искупить тот тягостный, тот унизительный момент на перроне.
x x x

Конечно, все это - истолкования postfactum, но порой меня охватывала
интенсивная и странная уверенность, что переживаемое мною сейчас
соответствует чему-то давнему в моей жизни, что сейчас завершается то, что
было прожито ранее. Например, когда я горбился над авизовками под шипящей
лампой - боже мой, да ведь это уже было, когда я корпел над школьными
уроками и грыз ручку, подхлестываемый ужасом при мысли, что их надо сделать
вовремя. Или чувство добросовестного ученика - от него я не мог избавиться
всю свою жизнь, - что не все уроки сделаны. Странно, что моменты, когда я
осознавал такую отдаленную и удивительно четкую связь с чем-то давно
минувшим, волновали меня, словно мне являлось нечто великое и таинственное;
жизнь тогда представала мне как некое глубокое и неизбежное единство,
пронизанное незримыми связями, постичь которые нам дано лишь в
исключительных случаях. На последней на свете станции, когда я сидел на
досках, напоминавших мне о столярной мастерской отца, я впервые, изумленный
и покорный, начал осознавать прекрасный и простой порядок жизни.
XIII

По прошествии положенного срока я был переведен на станцию более
высокого разряда,- правда, небольшую и промежуточную, но на главной
магистрали. Шесть раз в сутки проходили мимо нее экспрессы, - конечно, без
остановки. Начальник станции, немец, был очень добрый человек; он целыми
днями попыхивал гипсовой трубкой с длинным чубуком, но когда давали сигнал к
приезду скорого, он ставил трубку в угол, чистил сюртук щеткой и отправлялся
на перрон, чтоб воздать надлежащие почести международному экспрессу. Станция
была как конфетка - во всех окнах петунии, везде корзинки с лобелиями и
настурциями, в садике буйствовали сирень, жасмин и розы, да еще вокруг
пакгауза и блокпостов - сплошь клумбы, пестревшие ноготками, незабудками,
львиным зевом. Начальник требовал, чтоб все так и сверкало - окна, фонари,
водокачка, выкрашенная в зеленый цвет; при малейшем упущении старый пан