"Карел Чапек. Обыкновенная жизнь" - читать интересную книгу автора

окружающей действительности. Отсюда, по-моему, и моя игра в увлечение
уменьшать размеры: сделайте что-нибудь маленьким, уменьшите его - и оно уже
изъято из действительности, оно больше и глубже стало миром для себя, нашим
миром, в котором мы можем забыть о существовании еще какого-то там другого.
Ну вот, теперь нам удалось вырваться из этого другого мира, теперь мы - в
заколдованном круге, отделяющем нас от остальных; вот мир ребенка, вот
школа, вот богемная компания поэта, вот последняя на свете станция; и вот -
чистенький вокзал, дорожки усыпаны песком, все обрамлено цветами - и так
далее, а под конец - садик пенсионера, последний отграниченный мирок,
последняя тихая, сосредоточенная игра; алые колоски камнеломки, прохладные
султаны таволжника, а в двух шагах, на камне,- зяблик склонил голову набок,
поглядывает одним глазком: кто ты?
Ограда из щепочек, воткнутых в землю, игрушечные рельсы - они
разбегаются и сбегаются, - игрушка-вокзал, кубики пакгауза и блокпостов; еще
игрушки - семафор, стрелки, разноцветные сигналы, водокачка; коробочки -
вагоны и дымящие паровозики; ворчливая синяя фигурка поливает перрон,
толстый господин в красной фуражке; кукла с ногами, до того напряженными,
что они чуть ли не прогибаются, - это я. Наверху, в окне, из-за цветущих
петуний, выглядывает еще одна куколка - дочка старого начальника. Кукла в
форменной фуражке подносит руку к козырьку, куколка в окне поспешно кивает
головкой - вот и все. Вечером куколка выходит, усаживается на зеленую
лавочку под цветущей сиренью и жасминами. А тот, в высокой фуражке, стоит
рядом, и ноги его так напряжены, что чуть ли не прогибаются.
Делается темно, на путях зажглись зеленые и красные огоньки, по перрону
слоняются железнодорожники с зажженными фонарями. За поворотом на путях
хрипло вскрикивает гудок - это вечерний экспресс, и вот уже он грохочет
мимо, светясь всеми окнами. Но тот, в высокой фуражке, даже не оглядывается,
он занят более важным делом; однако грохот экспресса как-то странно и
волнующе отдается в душах обоих молодых людей, будто повеяло на них далью и
приключениями, и у бледной куколки в темноте заблестели глаза. Ах да, ей
пора домой - и она подает человеку в высокой фуражке дрожащие и чуточку
влажные пальцы. Из ламповой выходит старый ламповщик, бормочет что-то вроде:
"А в общем-то, кто его знает..." Стоит на перроне молодой человек в высокой
фуражке, смотрит вверх на одно из окон. И что удивительного - единственная
девушка на острове, единственная молодая женщина в неприступном царстве; это
одно придает ей безмерную, редкостную исключительность. Она прекрасна, ибо
юна и чиста; папенька ее такой добрый человек, а маменька - дама достойная,
почти аристократка, и пахнет как бы сахаром и ванилью. Куколка - немка, что
сообщает ей чуточку экзотичности. Мой бог, но ведь и это уже было - был тот
бесенок с непонятной речью... Неужели и впрямь вся жизнь словно отлита из
единого куска?
Но вот уже наша парочка сидит на скамейке и разговаривают они больше о
самих себе; и не жасмин цветет теперь, а осенние георгины. Все делают вид,
будто и не замечают тех, на скамье; старый господин старается и не ходить в
ту сторону, а ламповщик - когда ему необходимо пройти - уже издали кашляет,
ничего, мол, это я. Ах, добрые мои, к чему столько деликатности! Будто есть
что-то необычное и редкое в том, что молодой человек по уши влюблен в дочь
своего начальника! Так бывает, это - тоже часть обыкновенной, ничем не
примечательной жизни, ведь вот как в сказках для детей: будто добиваешься
принцессы. Все как на ладони, но и это входит в поэзию таких случаев -