"Карел Чапек. Обыкновенная жизнь" - читать интересную книгу автора

сестры милосердия и вообще все, что имело отношение к войне. Я ненавидел все
это яростно и бессильно; я прятался за вагонами и чуть не плакал от
ненависти и ужаса, господи Иисусе, не вынесу я этого, этого никто не в силах
вынести! Дома я не мог об этом говорить - жена восторженно, с сияющими
глазами, верила в победу государя императора. У нас - как и везде во время
войны - дети бедняков лазили на проходящие поезда воровать уголь; раз как-то
один такой мальчуган свалился с тендера на ходу, и ему переехало ногу; я
слышал его страшный вопль, видел, как из окровавленного мяса торчит
раздробленная кость... А когда рассказал об этом жене, она несколько
побледнела и горячо воскликнула: "Это бог его покарал!" С той поры я
перестал говорить с ней о чем бы то ни было, что касалось войны; видишь
ведь, как я устал, как извелся...
Однажды на перроне ко мне подошел человек, которого я не сразу узнал;
оказалось, мы вместе учились в гимназии, а теперь он что-то такое в Праге. А
мне необходимо было выговориться, здесь-то ведь не с кем и словом
перекинуться. "Приятель, войну мы проиграем, - зашептал я ему на ухо.-
Попомни мои слова - мы здесь будто руку на пульсе держим!" Он слушал меня,
слушал, потом таинственно пробурчал, что надо бы ему со мной кое о чем
потолковать. Мы условились встретиться ночью за вокзалом - это было даже
романтично. Он будто бы и еще несколько чехов имеют связь по ту сторону
фронта; и нужны им регулярные сведения о перевозке военных грузов, о
положении с резервами и все такое прочее. "Это я сделаю", - вырвалось у
меня; я сам сейчас же страшно испугался и в то же время ощутил невероятное
облегчение - будто отошла судорожная ненависть, душившая меня. Знаю, это
называется "государственная измена" и полагается за нее петля; в общем, я
буду доставлять эти сведения, и дело с концом.
Странная пошла жизнь; я словно был не в себе, но притом чуть ли не
ясновидцем; чувство такое, будто не я, но что-то непреодолимое, чужеродное
во мне строит планы, отдает распоряжения, думает обо всем. Почти с чистой
совестью я мог бы сказать - это не я, это оно! И вскоре так у меня все
наладилось, просто прелесть; все словно только и ждали, чтоб кто-нибудь
взялся за дело; должны же мы, чехи, что-то делать! Заложив руки за спину, на
глазах у жандармов и рыгающего коменданта я принимал сообщения начальников
эшелонов, почтовиков и кондукторов - о том, куда направляются боеприпасы и
орудия, как передислоцируются армейские части и так далее. Я держал в голове
всю сеть коммуникаций и, бродя по перрону с полузакрытыми глазами, сводил
воедино все, что узнавал. Был у нас один проводник, отец пятерых детей,
человек печальный и тихий; ему-то я и передавал, что следовало, он сообщал
своему брату, рабочему-переплетчику в Праге, а уж как оно шло дальше, не
знаю. Очень увлекательно это было - делать такие вещи нa глазах у всех, да
притом еще так организованно; в любую минуту дело могло провалиться, и все
мы - бородачи и отцы семейств, десятки нас - увязли бы по уши; ребята, вот
был бы крах! Мы знаем это и немножко думаем об этом, забираясь под перины к
женам, - да разве бабам понять, что такое мужчина! На носу у нас, слава
богу, не написано, о чем мы думаем. К примеру, как бы там заблокировать ту
или другую станцию, - поднимется крик, ругань, и два дня пройдет, пока
пробка рассосется. Или - до чего скверна смазка военного времени! И кто
виноват, если загораются буксы? У нас станция забита списанными вагонами и
парализованными паровозами; так что не извольте бесноваться по телеграфу,
ничего нельзя сделать, не можем дать ни одного состава. Затаив дыхание,