"Ян Чжу. Лецзы " - читать интересную книгу автора

позднее разделение памятников на главы также случайно, название главы
зачастую относится лишь к первому фрагменту. Такая композиция резко отличает
произведения древности от трактатов раннего средневековья - начала эпохи
книжной учености.
Признание этих памятников записью творчества ораторов {72} вызвало
необходимость применить к ним методику исследования преимущественно устного
творчества, вследствие присущих им общих черт: непрерывного развития и
шлифовки речей (фрагментов), обусловленных отсутствием авторского текста,
окончательной его редакции; импровизации, которая основывается на
определенных, устойчивых традициях школы, требующей ораторского, близкого к
актерскому мастерства. Кроме немногих философских терминов (которые позже
составят начало "высокого стиля" - основу книжной речи) безраздельное
господство прямой речи (монолога и диалога), словарного состава, отвечающего
потребностям устного изложения и восприятия на слух, уже говорит о стихии
преимущественно живой речи. Анализ же данных памятников обнаруживает
художественные средства и приемы, которые связывают древних
ораторов-философов - с общенародным устным творчеством. Неслучайно их
притчи, словно басни Эзопа, и поныне живут в фольклоре.
Для ораторов даосской школы характерны приемы сравнения и
противопоставления, воспринятые из народной песни. Эти приемы придавали
красочность и образность их выступлениям, обогащали язык. Они получили у
даосов особое значение благодаря развитию диалектического мышления. Так,
Лаоцзы, говоря о противоречиях, постоянно прибегал к антитезам: "Тяжелое -
основа легкого, покой- главное в движении..." ("Дао дэ цзин", 26). Частое
употребление антитез характерно и для Ян Чжу ("умные и глупые, знатные и
низкие", 108). В постоянном столкновении противоположных начал постепенно
вырастает целая система образов, сознательно преувеличенных (гипербола) или
преуменьшенных (литота). Резко контрастными чертами рисует Лецзы своих
героев: обиженного - немощным (был "телом слишком слаб: ел по зернышку,
ходил [лишь] при попутном ветре"); обидчика наделяет нечеловеческой силой
("вытянутой шеей отражал [удар] меча, обнаженной грудью - стрелу", 95-96). У
Чжуанцзы даже блюститель порядка вынужден признать красоту, отвагу, таланты
Разбойника: "Сердце - точно бьющий фонтаном источник, мысль - будто смерч,
силы хватит справиться с [любым] врагом...". Разбойник смеется над
внешностью Конфуция: "...носишь шапку, разукрашенную ветками, словно дерево;
опоясываешься шкурой дохлого быка"; высмеивает его проповеди:
"...разглагольствуешь... шлепал губами и молотя языком", и главное, обличает
его паразитизм: "...не пашешь, а ешь; не ткешь, а одеваешься" (294). Таковы
явно фольклорные средства в изображении слабого и насильника, доброго
молодца и проповедника-фарисея.
В записях речей древних ораторов нередко встречается прием
многократности действия. Как и в эпической песне, этим достигается
замедленность повествования, подчеркиваются узловые моменты рассказа. Так,
Колдун трижды является к учителю Лецзы, на четвертый же раз, обращаясь в
бегство, он признает свое бессилие (60-62, 171-172). Наставляя ученика,
Лецзы перечисляет этапы своего обучения - три года, затем пять, семь и,
наконец, девять лет, когда он стал равным учителю (53-54). Подобное
перечисление - годы ученичества как показатель роста мастерства - вводится
для стрелка, для колесничего (94). К приему многократности прибегает и
Чжуанцзы: в споре о том, начинать ли войну, только четвертый оратор