"Ян Чжу. Лецзы " - читать интересную книгу авторапозднее разделение памятников на главы также случайно, название главы
зачастую относится лишь к первому фрагменту. Такая композиция резко отличает произведения древности от трактатов раннего средневековья - начала эпохи книжной учености. Признание этих памятников записью творчества ораторов {72} вызвало необходимость применить к ним методику исследования преимущественно устного творчества, вследствие присущих им общих черт: непрерывного развития и шлифовки речей (фрагментов), обусловленных отсутствием авторского текста, окончательной его редакции; импровизации, которая основывается на определенных, устойчивых традициях школы, требующей ораторского, близкого к актерскому мастерства. Кроме немногих философских терминов (которые позже составят начало "высокого стиля" - основу книжной речи) безраздельное господство прямой речи (монолога и диалога), словарного состава, отвечающего потребностям устного изложения и восприятия на слух, уже говорит о стихии преимущественно живой речи. Анализ же данных памятников обнаруживает художественные средства и приемы, которые связывают древних ораторов-философов - с общенародным устным творчеством. Неслучайно их притчи, словно басни Эзопа, и поныне живут в фольклоре. Для ораторов даосской школы характерны приемы сравнения и противопоставления, воспринятые из народной песни. Эти приемы придавали красочность и образность их выступлениям, обогащали язык. Они получили у даосов особое значение благодаря развитию диалектического мышления. Так, Лаоцзы, говоря о противоречиях, постоянно прибегал к антитезам: "Тяжелое - основа легкого, покой- главное в движении..." ("Дао дэ цзин", 26). Частое употребление антитез характерно и для Ян Чжу ("умные и глупые, знатные и вырастает целая система образов, сознательно преувеличенных (гипербола) или преуменьшенных (литота). Резко контрастными чертами рисует Лецзы своих героев: обиженного - немощным (был "телом слишком слаб: ел по зернышку, ходил [лишь] при попутном ветре"); обидчика наделяет нечеловеческой силой ("вытянутой шеей отражал [удар] меча, обнаженной грудью - стрелу", 95-96). У Чжуанцзы даже блюститель порядка вынужден признать красоту, отвагу, таланты Разбойника: "Сердце - точно бьющий фонтаном источник, мысль - будто смерч, силы хватит справиться с [любым] врагом...". Разбойник смеется над внешностью Конфуция: "...носишь шапку, разукрашенную ветками, словно дерево; опоясываешься шкурой дохлого быка"; высмеивает его проповеди: "...разглагольствуешь... шлепал губами и молотя языком", и главное, обличает его паразитизм: "...не пашешь, а ешь; не ткешь, а одеваешься" (294). Таковы явно фольклорные средства в изображении слабого и насильника, доброго молодца и проповедника-фарисея. В записях речей древних ораторов нередко встречается прием многократности действия. Как и в эпической песне, этим достигается замедленность повествования, подчеркиваются узловые моменты рассказа. Так, Колдун трижды является к учителю Лецзы, на четвертый же раз, обращаясь в бегство, он признает свое бессилие (60-62, 171-172). Наставляя ученика, Лецзы перечисляет этапы своего обучения - три года, затем пять, семь и, наконец, девять лет, когда он стал равным учителю (53-54). Подобное перечисление - годы ученичества как показатель роста мастерства - вводится для стрелка, для колесничего (94). К приему многократности прибегает и Чжуанцзы: в споре о том, начинать ли войну, только четвертый оратор |
|
|