"Ян Чжу. Лецзы " - читать интересную книгу автора

его трактовки и переводила древних даосов из лагеря материалистического в
идеалистический, вопреки содержанию самого памятника. Так, начиная с
названия первой главы "Лецзы" вместо "Власть природы" (по комментарию Чжан
Чжаня, IV в.) появилось "Благостное знамение Небес" {50}. За Ян Боцзюнем
последовал и А. Грэем, произвольно перемещая "Лецзы" из древности в
средневековье (IV в.) {51}. Приписывая древним атеистам идеализм и даосской
и буддийской религий, приверженцы которых сумели использовать в своих целях
неясные места ранних памятников, ни Ян Боцзюнь, ни А. Грэем не заметили
эклектичности собственной трактовки: повторяя версию даосской ереси, они
утверждали первородство даосизма (Будда - одно из перевоплощений Лаоцзы);
повторяя буддийскую версию, утверждали первородство буддизма (Лаоцзы - одно
из перевоплощений Будды); принимая и конфуцианскую версию, они отрицали обе
предшествующие и при этом впадали еще в одно старое противоречие:
ниспровергая "Лецзы" за "недостоверностью" самого Лецзы, уничтожали вместе с
ним и другого автора - Ян Чжу, признанного достоверным самой конфуцианской
традицией, ибо о нем говорил "непогрешимый" Мэнцзы.
То же наблюдается и в работах о "Чжуанцзы". Гуань Фын, например, уже на
основании канонизации памятника относит мыслителя к субъективным идеалистам
{52}. Гу Цзеган продолжает "очищать" "Чжуанцзы" от содержащейся в этом
памятнике критики по адресу Конфуция {53}, ссылаясь на знаменитую стеллу
поэта Су Дунпо 1078 г., в которой утверждалось, что Чжуанцзы "втайне
поддерживал Конфуция". В ней поэт сообщил, что "всегда сомневался в
подлинности" глав 29 и 30 из-за "нападок на Конфуция", а глав 28 и 31 -
из-за "низкого" слога и затем весьма легкомысленно признавался, как он
"смеялся, осознав", что конец главы 27 "Чжуанцзы" примыкает прямо к 32, так
и не приведя более веских: доказательств этого "открытия" {54}. Согласился с
таким поэтическим "откровением" и Р. Вильгельм {55}, хотя уже Дж. Легге
назвал Су Дунпо "первым, кто дискредитировал эти четыре главы" {56}. Изъятие
глав, герои которых упоминались еще в "Исторических записках" ("Разбойник
Чжи", "Рыболов") {57}, в корне противоречило показаниям Сыма Цяня. Кроме
того, последователи точки зрения Су Дунпо "не заметили", что Разбойник Чжи
остался в других главах "Чжуанцзы" (см., например, гл. 10). Столь же
бесплодными оказались попытки примирения Чжуанцзы с его основным
противником, разоблачением которого, за исключением немногих случайных
фрагментов, пронизан весь памятник. Недаром В. М. Алексеев писал: "...бедный
Конфуций со своими злосчастными церемониями выведен" в книге Чжуанцзы "как
кающийся в своем недомыслии рутинер и педант" {58}. Чжан Синьчэн критиковал
субъективную конфуцианскую позицию многих последователей Су Дунпо {59},
сомнения которых перешли с отдельных глав на целые разделы "Чжуанцзы". И все
же Гуань Фын перевел толькопервые семь глав, отрицая аутентичность остальных
{60}. Над изучением "Лецзы" и "Чжуанцзы" все еще довлеет традиция, вызвавшая
справедливое замечание польского синолога В. Яблоньского: "...оценка
китайской мысли должна быть связана с пересмотром проблемы преобладания в
ней конфуцианского идеализма" {61}.
Еще не все изучающие историю идеологической борьбы в древнем и
средневековом Китае видят, что в основе учения Конфуция лежало признание
человека центром вселенной, а всего остального мира - посланным человеку как
"награда" или "кара" Небес; что конфуцианство с рубежа новой эры
превратилось в господствующую церковь, организационно оформившуюся в храмах
Конфуция, государственном аппарате, инквизиции; что религия, развившаяся из