"Джон Чивер. Скандал в семействе Уопшотов" - читать интересную книгу автора

которые присылал ей дядя Лоренцо, когда она была ребенком. Но она не
любила великолепия. Где еще на свете можно было найти такие заросли
сирени, такие шаловливые ветры и сияющие небеса, такую свежую рыбу? Она
прожила в Сент-Ботолфсе всю жизнь, и каждый ее поступок был разновидностью
какого-то другого поступка; каждое ощущение, испытанное ею, было связано с
другими подобными ощущениями, цепь которых тянулась сквозь годы ее долгой
жизни к тому времени, когда она, красивая, своенравная девочка, уже в
полной темноте отвязывала коньки на краю Пасторского пруда, между тем как
остальные конькобежцы давно ушли домой, а лай собак Питера Хауленда звучал
угрожающе и звонко, так как сильный мороз придавал темному небу
акустические свойства раковины. Ароматный дым ее очага смешивался с дымом
всех очагов в ее жизни. Некоторые кусты роз, которые она подрезала, были
посажены еще до ее рождения. Ее дорогой дядя поучал ее, рассказывал об
узах, соединяющих ее мир с миром европейского Возрождения, но она никогда
ему не верила. Мог ли тот, кто видел водопады в штате Нью-Гэмпшир,
интересоваться королевскими фонтанами? Мог ли тот, кто наслаждался крепким
запахом Северной Атлантики, интересоваться каким-то грязным Неаполитанским
заливом? Гонора не хотела уезжать из своего дома в чужие края, где все ее
ощущения окажутся лишенными корней, где розы и запах дыма будут только
напоминать ей о чудовищном расстоянии, лежащем между нею и ее собственным
садом.
Она одна уехала поездом в Нью-Йорк, беспокойно спала в номере гостиницы
и одним прекрасным утром села на пароход, отходивший в Европу. У себя в
каюте она увидела, что старый судья прислал ей орхидею. Она ненавидела
орхидеи, как ненавидела всякую расточительность, а яркий цветок был ей
вдвойне неприятен. Первым ее побуждением было вышвырнуть орхидею в
иллюминатор, но иллюминатор не открывался, а затем ей пришло в голову,
что, возможно, цветок - это необходимое украшение дорожного костюма,
символ расставания, доказательство того, что человек покидает друзей.
Повсюду слышались громкий смех, разговоры и звон бокалов. Казалось, только
Гонора была одна.
Вдали от назойливых взглядов она могла показаться не совсем нормальной
- некоторое время она искала, где спрятать парусиновый пояс, в котором
хранились деньги и документы. Под диваном? За картиной? В пустой вазе для
цветов или в шкафчике для лекарств? Угол ковра отставал, и Гонора спрятала
свой пояс с деньгами туда, После этого она вышла в коридор. Во всем черном
и в треугольной шляпе она была слегка похожа на Джорджа Вашингтона, доживи
он до такого возраста.
Шумные проводы переместились из набитых людьми кают в коридор, где
мужчины и женщины стоя пили и разговаривали. Гонора не могла отрицать, что
ей было бы приятней, если бы несколько друзей пришли на пароход, чтобы
благословить от имени общества ее отъезд. Если бы не орхидея у нее на
плече, разве эти незнакомые люди догадались бы, что у себя дома она была
знаменитой женщиной, известной всем и прославленной своими добрыми делами?
Разве не могли они, взглянув на нее, когда она проходила мимо, ошибочно
принять ее за одну из тех сварливых старух, что скитаются по свету,
пытаясь скрыть или смягчить горькое одиночество - заслуженное возмездие за
их капризное и себялюбивое поведение? Она остро чувствовала собственную
беззащитность, располагая лишь столь незначительными доказательствами
своего истинного положения в обществе. В те мгновения она мечтала о